Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский

выбрать кого-нибудь более подходящего и приятного. Я слышал, – добавил он тихо, – что у неё есть какая-то наполовину выветренная любовь, а скорее, только воспоминание какого-то старого романа с гусарским поручиком; имени его не знаю, но и это уже на сегодня старая история, капитан, или ротмистр не писал в течение нескольких лет, а у вдовки есть другие, более близкие конкуренты.

– О, этих у неё хватит, – ответил флегматично путник, – особенно теперь; но скажу вам искренно. Не знаю, была ли у неё к кому-нибудь давняя привязанность; если, однако, была, что может быть, ручаюсь, что она останется ей верной; женщина честная…

– Да, но чувство обманутое?

– Кто это вам сказал?

– Она сама, жаловалась мне, что он несколько лет не писал, что не знает.

Незнакомец дивно рассмеялся и задумался.

– Она сама это говорила! Прошу! Прошу! А если так, невозможно не верить, она сама… Видно, пан благодетель, что она вам полностью доверяет?

– Я горжусь этим, – сказал, попивая бордо, адвокат с некоторым тщеславием и двузначной улыбкой.

Незнакомец с интересом на него посмотрел.

– Кто знает, – проговорил он немного шутливо, – может, она положила глаз на своего уполномоченного.

Шкалмерский рассмеялся, пожимая плечами, но отрицая это, мог дать понять, что делал это только для приличия.

Путник рассмеялся, выпил своё вино и снова начал смеяться.

– Да, – шепнул он, – напрасно бы вы отрицали, что-то в этом есть, что так спешите к ней. Хо! Хо!

– Но смилуйтесь, пан, что за мысли, я законник и…

Незнакомец встал с лавки, обошёл его и огляделся вокруг, подошедшему слуге велел взять бутылку и салями, а так как кони были готовы, обернувшись плащом он собрался выезжать.

Адвокат проводил его к бричке, подали друг другу руки.

– До свидания! – сказал, улыбаясь, незнакомец.

И кони тронулись.

Шкалмерский, посвистывая, смотрел на дорогу.

– До свидания! – повторил он, пожимая плечами. – Ха! Ха! Хорошо! Где? Пожалуй, на Юзаватовой долине. Отлично! Наивный!

Не скоро, потому что через добрых два часа и уже в сумерках нашлись лошади для адвоката, измученные клячи, возвращающиеся из станции Закревка, которые его наконец забрали; а так как тащиться нужно было очень медленно, он прибыл в городок, когда уже нигде света не было, кроме гаснущей лампы на почте.

Закревек пана президента – это был также городок, расположенный в нескольких стай от усадьбы и дворца. Это титул давал ему три корчмы (из которых одна была наполовину разрушена), подобие синагоги и бойни. Площадь посередине, полная сена, соломы и грязи, представляла рынок.

Во дворец было слишком поздно ехать, а ночевать в люблинской гостинице невозможно, поэтому адвокат решил дождаться дня на кушетке в комнате для путников на почте, где его сморил сон, полный кошмаров и лихорадочных видений.

Когда он пробудился после невыносимой ночи, уже был день; он невероятно удивился, что перед почтой стоял присланный к нему из дворца экипаж.

– Но как вы могли знать, что я приеду? – спросил он у возницы.

– Разве я знаю? – ответил усатый возница с трубкой во рту, без церемонии отвечая ему через плечо. – Ясно пан, вы вчера ещё распоряжались, чтобы послали на почту.

– Это особеннейшая вещь! – сказал, залезая в экипаж, адвокат, предчувствуя сердце баронши или предвидение Альбины.

Однако же он с радостью, что покинет почту, поехал во дворец.

Несмотря на очень ранний (для дворца) час, во дворце он нашёл бароншу в чересчур миленьком траурном неглиже, которая вытянула к нему обе беленькие ручки и мило ему улыбнулась, слишком мило, ведя его в свои покои, где уже был готов кофе.

Она была весёлой, радостной и в то же время как бы немного грустной, но по её лицу пролетали иногда светлые лучики какой-то скрытой великой, нежданной радости.

Она посадила его, лаская, в кресло; подали кофе. Она велела всё ей рассказать. Шкалмерский задумался, собрал воспоминания и начал рассказывать умело сотканную повесть с таким искусством подбора света и тени, таинственных полуслов, взглядов на тёмные глубины, на светлые щели, что не один простодушный романист позавидовал бы его таланту.

Всё в этом якобы настоящем сооружении основывалось на фактах, лжи нельзя было уловить, и однако как это в устах великого артиста теперь всё совсем иначе рисовалось! Фелиция из того несчастного создания, болью доведённого до иронии, переменилась в болезненную, злобную чудачку, которую адвокат потакающе оправдывал, объяснял и описанием осуждал.

В его устах дело завещания, такое чрезвычайно простое, превратилось в колючий, как иголка кактуса, плод, к которому, неизвестно было, с какой стороны приступить. Говоря, он смотрел в лицо баронши и следил за выражением на нём, но очень удивился, что эта столь чувственная, столь болезненная особа, которую так легко было запугать, в этот раз была совсем равнодушной. Он догадался, что у неё, должно быть, есть какая-то скрытая причина, какое-то внутреннее удовлетворение, причин которого он не знал.

– Мой добрый, дорогой адвокат, – сказала она ему наконец, вздыхая, – как же я тебе сердечно благодарна за твоё такое благородное самоотречение для меня.

Она сжала его руку.

– Ты являешься примером друга.

Адвокат, отдавая сам себе эту справедливость, вежливо и скромно поклонился.

Он думал, что баронша будет без конца его расспрашивать; удивился снова, когда вдруг, задумавшись, она замолчала и, погрузившись в кресло, опёрлась на руку, казалось, только счастливо мечтает.

Инстинкт адвоката указал ему что тут что-то произошло, о чём он не знал, а спросить настойчиво не смел.

– Я был бы здесь ещё вчера, – сказал, меня тему разговора, адвокат, – но на почте в Ставице коней не получил.

– Я знаю, – ответила баронша и в ту же минуту зарумянилась как вишня.

– Откуда вы это знаете?

– Кто-то донёс президенту, – шепнула она тихо.

– Это удивительно, – шепнул, задумываясь, Шкалмерский.

Замолчал.

– А что же президент? – спросил он тихо.

Казалось, что баронша точно от сна пробудилась.

– Что? – спросила она. – Что?

– Президент не слишком настойчив?

– Я думаю, – сказала все ещё рассеянная пани Жабицкая, – он поддастся убедению.

– Тогда это было бы очень удачно.

– Он ужасно занят, у него дела, – добавила она, – теперь ему прибавилось ещё одно, которое, хоть очень милое, но будет дорогим и хлопотливым.

– А! Что же такое? – спросил равнодушно адвокат.

– Представь себе, ни с того, ни с сего, но, наверное, не без причины, не без некоторых взглядов, позавчера приехал Мыльский, сделал предложение Альбинке и был принят.

Адвокат вздрогнул и побледнел, с радостью бы скрыл своё волнение, скривился в улыбке, но даже бароншу ею не обманул. Известие пришло слишком внезапно, не имел времени приготовить физиономию. Жабицкая рассмеялась.

– Чего же ты так побледнел? Ха!