Анатолий Марченко - Звезда Тухачевского

— Товарищ Алкснис прав, — заговорил Тухачевский. — Часто выброску десантов производят лишь для того, чтобы показать, как мы умеем сбрасывать. Эффектное зрелище! А что толку? Парашютисты прыгают без артиллерии и минометов. Или сбрасывают оружие и технику с самолета в одно место, а десантников в другое, и те долго не могут ее найти. К тому же десанты плохо защищены истребительной авиацией, она бросает их на произвол судьбы.

— Абсолютно верно, — поддержал Алкснис. — Михаил Николаевич уже не раз говорил, что авиация еще не научилась обеспечивать высадку и выброску воздушного десанта.

— Ну, уж если и сам Михаил Николаевич говорил, — с нескрываемой иронией, прятавшейся, однако, в добродушном тоне, от которого все же веяло холодком, развел руками Ворошилов. Кто-то негромко, но так, чтобы при необходимости можно было заметить, кто именно, то ли крякнул, то ли хохотнул. — Вот Геринг хвастается, — круто повернул разговор Ворошилов, как бы отводя этим насмешку от Тухачевского, — что Германия будет иметь сто шестьдесят тысяч летчиков. Выходит, чтобы обеспечить паритет, нам надо иметь сто семьдесят тысяч?

— Выходит, так, товарищ нарком, — подтвердил Алкснис.

— А мы порой тратим силу, энергию и время черт его знает на что, — нагнетая в себе раздражение, сказал Ворошилов, — Недавно узнаю, что на особом курсе Военной академии преподают астрономию и даже принимают по ней зачеты. Дьявольщина какая-то! Сплошные Галилеи и Джордано Бруно! У нас хотят научить всему и ничему не учат по-настоящему.

— Но военный человек, независимо от профессии, просто обязан знать хотя бы азы астрономии, — возразил Тухачевский.

— Может, еще и бальным танцам учить? — съязвил Ворошилов. — Вы бы лучше, товарищ замнаркома, доложили нам о внедрении механизации в армии.

— Я готов, — стремительно поднялся со своего места Тухачевский. — Хотя на пути к механизации и моторизации у нас немало барьеров и даже противников.

— Не думаю, чтобы такой полководец, как товарищ Тухачевский, убоялся бы каких-то там мифических противников, — парировал Ворошилов. — Я предоставлю вам слово чуть позже, а пока что закончим с Алкснисом. Что у вас там еще, Яков Иванович?

— В заключение вношу предложение: внедрить в Военно-воздушной академии ударничество, — убежденно сказал Алкснис. — В смысле ускорения темпов изучения предметов. То, что преподаватель объясняет за один час, пусть укладывает в полчаса. В результате мы выиграем время для подготовки к отпору агрессора.

В зале прокатился шумок, такой, какой всегда возникает, если выступающий предложит что-либо необычное или спорное.

— После окончания академии, — выждав, пока спадет оживление, сказал Ворошилов, — мы послали группу адъюнктов учиться во французскую высшую воздушную школу. Один из них прислал мне письмо. И жалуется, что не могут они угнаться по математике и физике за французами, так как у себя в академии этих разделов высшей математики не изучали. Вот такая петрушка получается. По общественным наукам, географии, химии подготовлены хорошо, а математику не оседлали. Что из этого следует? А следует то, что нужны, товарищ Алкснис, не темпы, а качество. А то преподаватель обслуживает в день по четыре учебных заведения. Фигаро здесь, Фигаро там.

— И еще одно, товарищ нарком, — спохватился Алкснис. — Я чуть было не упустил. Нужно срочно заняться самолетом И-16. Машина неплохая, но летчик обалдевает в полете от газа. А еще хуже то, что меткость стрельбы крайне слабая.

— Опять же на заметочку в блокнот Михаила Николаевича, — усмехнулся Ворошилов. — Хотя вот что я вам скажу, дорогой вы наш воздушный ас. Выходит, вашим летчикам уже даже И-16 не по нутру! Это же первоклассный самолет, такого еще в Европе нет. Рычагов на нем во время испытаний сделал сто десять взлетов и посадок без отдыха. Я вот беседовал с Туполевым, правда, эту машину конструировал не он, а Поликарпов. Но дело не в этом. Туполев ездил в Америку и компетентно заявляет, что лучше нашего самолета нет пока нигде. Вы, товарищ Алкснис, не все берите на веру из того, что вам ваши архаровцы в уши нажужжат. Пользуются тем, что вы не профессионал, хотя и владеете техникой пилотирования. Уж больно ваши летчики, как я погляжу, избалованы комфортом. Вибрация, видите ли, обалдевают от газа… Скоро перины в самолет потребуют. И не пулеметы виноваты, а стрелки. Я лично сколько раз на стрельбищах доказывал, что нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. А как у нас с новейшими самолетами обращаются? Как с «фордзонами», убей меня Бог! Кстати, когда покончите с летными происшествиями?

— Стараемся, — уклончиво ответил Алкснис. — Чем сложнее техника, тем большая вероятность происшествий.

— Вот-вот! — радостно воскликнул Ворошилов. — И вы туда же! Я как-то дал задание подготовить мне справку, сколько было чрезвычайных происшествий в армии при царе. Оказалось, меньше, чем теперь у нас. В чем собака зарыта? Кого ни спрошу, ответ один: у царя не было столько техники. Но у него же и политработников не было! Священники не в счет, они больше о душе пеклись.

На лице Ворошилова выступили красные пятна. Он чуть было не сказал, что сейчас и кадры сплошь образованные, но вовремя спохватился. Всегда, когда ему приходилось говорить о грамотности, научном подходе к военному делу или же вести речь о проблемах военных академий, он ловил себя на мысли, что слушатели, вникая в его слова, тут же припоминают, что сам нарком учился всего два года в земской школе села Васильевка, на том и закончились его университеты. Гордясь тем, что его академией были революция и гражданская война, он все же не мог избавиться от чувства своей неполноценности, сидевшего в нем занозой…

— Будем закруглять с авиацией, — решительно настроился Ворошилов. — У нас еще куча проблем, не одной авиацией армия жива. Тут наших десантников чехвостили в хвост и гриву. А между тем у меня и на самых шустрых критиков есть выписочка. Вот что говорит глава французской военной миссии генерал Луазо, который был у нас на маневрах: «Видел отличную, серьезную армию, весьма высокого качества и в техническом, и в моральном отношении. Авиацией я восхищен. Парашютный десант я считаю фактом, не имеющим прецедента в мире. Парашютисты — это удивительный новый род войск». Вот так, слово в слово, и между прочим, никто этого Луазо за язык не тянул. Только смотри, товарищ Алкснис, чтобы у тебя голова не закружилась!

— Не закружится, товарищ нарком, она у меня и к «мертвым петлям» приучена, — откликнулся Алкснис.

— Теперь послушаем и моряков, — сказал Ворошилов. — А то они вечно ворчат, что их не пускают на трибуну. Товарищ Кожанов, вы хотите выступить?

Невысокий плотный Кожанов вскочил с места:

— Прошу слова, товарищ нарком.

— Мы все внимательно слушаем. А кое-кто уже, наверное, представил себя на черноморском пляже где-нибудь в Сочах.

Из разных концов зала посыпались короткие смешки.

Командующий Черноморским флотом Иван Кузьмич Кожанов сноровисто, хотя и слегка вразвалочку, как по трапу корабля, подошел к трибуне.

— Товарищ нарком обороны, боеготовность вверенного мне флота в настоящий момент находится на должной высоте, — бодро начал Кожанов.

— Отсюда нам этого не видать, — хохотнул Ворошилов. — А вот что касается порядка на вашем флоте… До сих пор не забуду, как при моем посещении флота к вам в Севастополь прибыли турецкий генерал Музафер-паша, три ихних полковника и наш посол. И ты, милейший наш Иван Кузьмич, повел нас в Дом Красной Армии перекусить. Боже ж ты мой, я чуть от стыдобы не помер! На столе немытые старые тарелки, сунули нам по куску хлеба и масла, затем расщедрились и добавили по два куска сахару, чаем напоили. Семен Михайлович, будь другом, подтверди, даже в восемнадцатом такого не было! Прямо позор на всю Европу и на всю, можно сказать, Азию!

— Товарищ нарком, мы хотели продемонстрировать зарубежным гостям традиционный завтрак русского военного моряка, — съежился густо покрасневший Кожанов.

— Традиционный! — радостно хмыкнул Ворошилов. — Почему же на турецком корабле было как надо, именно так, как и следует принимать гостей? Ну ладно, давай не будем препираться, второй раз я такого не потерплю. Переходи к делу.

— Личный состав Черноморского флота готов выполнить любое задание партии, правительства и лично товарища Сталина. Мы исходим из того, что наш советский командир-моряк может не чувствовать, что кладут ему в рот, не осязать руками, но глаз у него должен быть пронзительный, умеющий даже в ночи, в непогоду распознать, кто перед ним — линкор, крейсер, миноносец или подлодка…

— Ты, Иван Кузьмич, видимо, перепутал, куда прибыл — на военный совет или на дружескую вечеринку, — резко прервал его Ворошилов. — Ты думаешь, нам больше делать нечего, как слушать твои морские байки?