Генрик Сенкевич - Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 5

— А ты не позволишь. Или мало зла оттого приключилось, что ты во всем ей потворствуешь, вот и в рашковскую экспедицию ее отпустил, хотя я с самого начала противился!

— А вот и неправда! Ты, сударь, сказал, что не хочешь советовать.

— Так это же еще хуже, чем если бы я не советовал.

— Вроде бы уж такая наука для Баськи, да где там! Увидит меч над моей головой — тут же и упрется!

— Говорю тебе, не позволяй, черт побери! Тряпка ты, а не муж!

— Confiteor[101], стоит ей только кулачки к глазкам поднести и плакать начать, да просто притвориться, будто плачет и все! Во мне уж сердце — что масло на сковородке. Не иначе как зельем она меня опоила. Отослать я ее отошлю, мне ее сохранность дороже жизни, но как подумаю, что придется ее огорчить, видит бог — сердце разрывается от жалости.

— Михал, бога побойся, не будь таким подкаблучником!

— Ба, не будь! А кто ж, сударь, говорил давеча, будто нет у меня к ней милосердия.

— Хе? — произнес Заглоба.

— Сметки тебе, сударь, не занимать стать, а и сам за ухом почесываешь!

— Так ведь думаю, как бы нам уговорить ее.

— А коли будет кулачками глаза тереть?

— Это уж как бог свят, будет! — сокрушенно сказал Заглоба.

Так они судили да рядили, ибо, по правде сказать, Бася оседлала их обоих. Избаловали они ее во время болезни до крайности и так любили, что необходимость поступить вопреки ее сердцу и желанию приводила их в ужас. Что Бася противиться не станет и приговору покорится, в том они оба не сомневались, однако, не говоря уж о Володыёвском, даже Заглоба предпочел бы ударить сам-третей на полк янычаров, нежели видеть, как она трет кулачками глаза. 

 ГЛАВА XLIII

В тот самый день явилась к ним надежная, как они полагали, поддержка в лице нежданных и самых что ни на есть милых сердцу гостей. Под вечер приехали безо всякого предупреждения супруги Кетлинги. Радость и изумление в Хрептеве при их появлении не поддаются описанию; они же, узнав, что Бася уже выздоравливает, тоже очень обрадовались. Кшися тотчас же ворвалась в боковушу к Басе, и донесшийся оттуда визг и восклицания известили рыцарей, сколь Бася счастлива.

Кетлинг с Володыёвским заключили друг друга в объятья.

— Боже мой, Кетлинг! — сказал наконец маленький рыцарь. — Меня бы и булава так не обрадовала, но как ты-то в наших краях оказался?

— Гетман назначил меня командовать артиллерией в Каменце, вот мы с женой и приехали туда. Узнали о бедах, что на вашу долю выпали, и поспешили в Хрептев. Слава богу, Михал, что все обошлось. Ехали мы в огорчении великом и в тревоге, не зная еще, радость нас ожидает или печаль.

— Утеха! — вставил Заглоба.

— Как же такое приключилось? — спросил Кетлинг.

Маленький рыцарь и Заглоба наперехват стали рассказывать, а Кетлинг слушал, закатывал глаза, воздевал руки и поражался Басиному мужеству.

Наговорившись всласть, стал маленький рыцарь выспрашивать у Кетлинга про его житье-бытье, и тот в подробностях обо всем ему поведал. Обвенчавшись, они с Кшисей поселились на пограничье Курляндии. Было им друг с другом так хорошо, что и в небесах лучше не бывает. Кетлинг, женясь на Кшисе, убежден был, что берет в жены «неземное существо», и мнения своего до сей поры не изменил.

Заглобе и Володыёвскому при этих словах его тотчас же вспомнился прежний Кетлинг, с его светскими манерами, и они принялись снова его тискать, и когда уже вдосталь выразили дружеские свои чувства, старый шляхтич спросил:

— А что, у неземного этого существа, не случился ли часом этакий земной casus[102], что ногами брыкается и пальцем в носу ковыряет?

— Бог дал нам сына! — ответил Кетлинг. — А нынче вот опять…

— Я заметил, — прервал его Заглоба. — А у нас тут все по старому!

При этих словах он вперил здоровый свой глаз в маленького рыцаря, и тот быстро задвигал усиками.

Дальнейший разговор был прерван появлением Кшиси; встав в дверях, она объявила:

— Баська вас просит!

Все тут же направились в покойчик, и там все началось сызнова. Кетлинг целовал руки Басе, Володыёвский — Кшисе, и все с любопытством вглядывались друг в друга, как и положено людям, которые давно не виделись.

Кетлинг почти не изменился, только волосы были коротко острижены, и это молодило его; зато Кшися, сейчас во всяком случае, изменилась очень сильно. Куда девалась давняя ее хрупкость и стройность; лицо побледнело и пушок над верхней губой казался темней. Прежними были лишь прекрасные глаза с необычайно длинными ресницами и спокойствие во всем облике. Но черты лица, некогда столь привлекательные, утратили тонкость. Это, правда, могло пройти; но Володыёвский, глядя на нее и сравнивая со своей Баськой, невольно говорил себе: «Боже! Как мог я любить эту, когда обе они были рядом? Где были мои глаза?»

Напротив, Баська показалась Кетлингу очаровательной. Очень хороша она была с льняной своей прядкой, падающей на брови; кожа, утратив румянец, стала после болезни подобна лепестку белой розы. Нынче, однако, личико ее слегка разрумянилось от радости и ноздри раздувались. Она казалась совсем юной, почти подросток — на первый взгляд лет этак на десять моложе Кшиси.

Но под действием ее красоты чуткий Кетлинг стал с еще большей нежностью думать о жене, ощущая себя виноватым перед нею.

Женщины поведали друг другу все, что за столь короткий срок можно было поведать, и теперь вся компания, усевшись у Басиного ложа, предалась воспоминаниям о давних временах. Но разговор как-то не клеился, материя была щекотливая: из-за прежних конфиденций Михала с Кшисей и его былого равнодушия к обожаемой ныне Басе, и всякого рода обещаний, и всякого рода печалей. Время, проведенное в доме Кетлинга, сохранило очарование и оставило по себе благодарную память, но говорить о том было как-то неловко.

Вскорости Кетлинг переменил разговор.

— Чуть было не забыл, — сказал он, — мы по дороге заехали к супругам Скшетуским, они две недели не отпускали нас и так принимали, что и на небесах, кажется, лучше не бывает.

— Боже милостивый, как поживают Скшетуские? — вскричал Заглоба. — Вы и его самого дома застали?

— Застали, он на побывку с тремя старшими сынами от пана гетмана приехал, они в войске там служат.

— Скшетуских я со времени нашей свадьбы не встречал, — сказал маленький рыцарь. — Стоял он с хоругвью в Диком Поле, и сыны с ним вместе были, да как-то не пришлось свидеться.

— Там чрезвычайно скучают по вашей милости! — сказал Кетлинг, оборотясь к Заглобе.

— А уж я-то как скучаю! — ответил старый шляхтич. — Вот ведь какое дело: тут сижу — по ним тоскую, туда поеду — по этой вот касаточке сохну… Такова уж жизнь человеческая, не в одно, так в другое ухо дует… А горше всех сироте — было б свое, к чужому не прикипел бы.

— Тебя, сударь, и родные дети больше нас не могли бы любить, — сказала Бася.

Заглоба обрадовался, отбросил печальные мысли и тотчас обрел обычную свою жизнерадостность; посопев, он изрек:

— Ну и глуп же я был тогда у Кетлинга, и Кшиську, и Баську вам сосватал, а о себе и не подумал! Было еще время… А признайтесь-ка, — оборотился он к женщинам, — вы обе небось меня бы предпочли.

— Само собой! — вскричала Бася.

— Елешка Скшетуская тоже в свое время меня бы выбрала. Ха! Что поделаешь. Вот это, я понимаю, женщина степенная, не бродяжка какая-нибудь, что татарам зубы вышибает! Здорова ли она?

— Здорова, да только озабочена немного, у них двое средних из школы в Лукове в войско бежали, — ответил Кетлинг. — Скшетуский, тот рад-радешенек, что в подростках этакая удаль, но мать есть мать!

— А много ли там детей? — со вздохом спросила Бася.

— Мальчиков двенадцать, а теперь пошел прекрасный пол, — ответил Кетлинг.

— Над домом этим благословенье божье! — заметил Заглоба. — Я их всех, что твой пеликан, собственной плотью вскормил… Ужо средним-то уши надеру! Коли приспичило им бежать, пускай бы сюда, к Михалу, бежали… Стойте-ка, это, должно, Михалек с Яськом тягу дали? Их там тьма-тьмущая, сам отец имена путал. А ворон на полмили окрест не увидишь, всех, шельмецы, из охотничьих ружей перебили. Да, другой такой женщины в мире не сыщешь! Я ей, бывало, скажу: «Елешка! Сорванцы у меня подросли, нового бы надобно!» Фыркнет она на меня, а к сроку — нате вам, готово! Вообразите, до чего дело дошло: не может, к примеру, какая-нибудь баба в округе разродиться, тут же к Елешке — одолжите мол, одежку, и, богом клянусь, помогало!..

Все подивились, замолкли даже, и тут молчание нарушил вдруг маленький рыцарь:

— Слышишь, Баська?

— Не надо, молчи! — ответила Бася.

Но Володыёвскому пришли в голову разные хитрые мысли, как бы это разом двух зайцев убить, и он заговорил, как бы невзначай, и о чем-то самом что ни есть обыкновенном: