Артуро Перес-Реверте - Тайный меридиан

– Я думала, ты спишь, – сказала она, не оборачиваясь.

– Я проснулся и увидел, что тебя нет.

Танжер ничего больше не сказала, и он стоял не шевелясь. Просто смотрел на нее. Она выдыхала дым медленно, надолго задерживая его в легких Разгораясь, огонек сигареты освещал ее обкусанные, обломанные ногти. Кой положил руку ей на плечо, и, прежде чем снова затянуться, она коснулась его руки, но рассеянно, так, словно к ней эта рука не имеет никакого отношения.

– Что сейчас с черепахой? – спросила она через некоторое время.

Кой пожал плечами.

– Издохла, должно быть.

– А может, все-таки нет. Может, она выжила.

– Хорошо бы.

– Хорошо бы? – Она искоса смотрела на него несколько мгновений. – Бывает же, что конец оказывается счастливый.

– Конечно. Бывает. Припаси для меня один экземпляр.

Она снова умолкла. И смотрела вниз, на порт, на пустоту, которую оставил после себя «Феликс фон Лукнер».

– У тебя уже есть ответ на загадку про рыцарей и оруженосцев? – спросила она почти шепотом.

– У этой загадки нет ответа.

Она усмехнулась, или Кою только так показалось. Уверен он не был.

– Ошибаешься, – сказала она. – Ответы есть всегда и на все – Тогда скажи мне, что мы будем делать теперь Она ответила не сразу. Казалось, она находилась не ближе, чем останки «Деи Глории». Сигарета догорела, и она наклонилась – гасила окурок, очень аккуратно, долго, пока не дождалась, чтобы погас последний огонек в пепле. Потом выбросила окурок на улицу.

– Что мы будем делать? – Она склонила голову набок, словно раздумывала о том, что значит это слово. – То же, что и делали до сих пор. Будем искать.

– Где?

– Снова на суше. Затонувшие корабли далеко не всегда находят в море.

И потому на следующий день они появились в моем кабинете в Университете Мурсии. Стоял яркий, привычный для нас день, яркие прямоугольники солнечного света дрожали от преломления лучей в стеклах окон и фонтанах. Надев темные очки, я вышел в бар на углу выпить чашку кофе. Возвращался я оттуда в одной рубашке, пиджак висел у меня на плече, и тут-то я увидел перед своей дверью Танжер Сото – блондинка, красавица, синяя широкая юбка, веснушки. Поначалу я принял ее за студентку, в это время подобные девицы нередко навещали меня с просьбами о помощи в подготовке дипломной работы. Потом я обратил внимание на мужчину, который пришел вместе с ней, он держался рядом, но в то же время на расстоянии, думаю, что вы понимаете, что я имею в виду, если к этому времени уже успели хоть немного познакомиться с Коем. На плече у нее висела кожаная сумка, а локтем она придерживала тубус; она представилась и вынула из сумки экземпляр «Практического применения исторической картографии»; я понял, что она и есть та молодая женщина, о которой как-то раз рассказывала мне моя дорогая подруга и коллега Луиса Мартин-Мерас, заведующая отделом картографии в Морском музее; так вот, она говорила, что молодая женщина эта – умная, скрытная и очень деловая. А еще я вспомнил, что несколько раз я с ней беседовал по телефону, и беседа наша касалась поправок в атласе и некоторых документов, хранящихся в университетском архиве. м Я пригласил их войти, хотя и видел, что студенты мои, ожидавшие меня в коридоре, при этом совсем скуксились. Шла экзаменационная сессия, и в моем логове, для солидности именуемом кабинетом, на столе громоздились груды непроверенных работ.

Я снял книги с двух стульев, чтобы посетители могли присесть, и предложил им рассказать о том, что их привело ко мне. Если быть точным, почти все время говорила только она, и она же изложила то, что сочла нужным изложить на тот момент. Они приехали из Картахены – всего полчаса пути на машине, – а привело их ко мне следующее: затонувший корабль, документы, позволявшие установить его местонахождение, несколько бесплодных попыток сделать это, наконец, определение точных координат по долготе и широте, которые почему-то оказались неточными. Все как обычно. Я должен признаться, что консультации такого рода – дело для меня привычное. И хотя по совершенно личным причинам я подписываю свои работы и книги тем же именем и скромным званием, которое значится на моей визитной карточке под анаграммой, а именно: Нестор Перона, маэстро картографии, на самом деле я уже довольно давно заведую кафедрой в Университете Мурсии, мои публикации пользуются в научном мире кое-каким весом, и потому я должен с известной регулярностью разрешать проблемы, которые ставят передо мной как различные учреждения, так и частные лица. Мне представляется чрезвычайно любопытным тот факт, что в наше время, когда картография пережила самую большую революцию за свою историю в связи с внедрением аэрофотосъемки, спутниковых снимков, электроники и информатики, бесконечно отдалившись от тех примитивных карт, которые вычерчивали землепроходцы и мореплаватели, исследователи все больше нуждаются в человеке, который поддерживал бы хрупкую связь, еще соединяющую современность с предшествующими эпохами науки, которая оказывается не чем иным, как проверенным мифом. Подобная проблема возникла в XV – XVI веках, когда фламандцам, в ту пору самым передовым картографам, пришлось приложить немало усилий, чтобы устранить противоречия, содержавшиеся в трудах античных авторов и новейших открытиях португальских и испанских мореплавателей; и так продолжалось из поколения в поколение. И потому сейчас без таких людей, как я, – уж простите мне это самовосхваление, быть может, даже вполне законное, – древний мир исчез бы из нашего поля зрения и многое вообще бы утратило смысл в холодном свете люминесцентных ламп современной науки. И потому каждый раз, когда у кого-либо возникает необходимость оглянуться назад и понять, что именно он видит, требуется моя помощь.

Помощь классиков. Естественно, я консультируюсь с историками, библиотекарями, археологами, гидрографами, охотниками за сокровищами затонувших кораблей и просто кладоискателями. Быть может, вы помните, как нашли галеон «Сан Рико» у берегов Мексики, как искали Ноев ковчег на Арарате, или знаменитые телерепортажи «Нейшнл джиогрэфик» о находке «Вирхен де ла Каридад» в Бискайском заливе, о том, как были подняты на поверхность восемнадцать из ее сорока бронзовых пушек; так вот, все эти три сюжета – хотя поиски ковчега и увенчались столь гротескным провалом – были бы невозможны без таблиц поправок, которые создали мои сотрудники в Университете Мурсии. И даже другой наш старинный знакомец по этой истории – Нино Палермо – удостоил меня сомнительной чести просветить его по части картографии, хотя дело, судя по всему, кончилось ничем – тогда, как я понимаю, он выискивал 80 000 дукатов, которые затонули на испанской галере в 1562 году напротив башни Велес-Малага. И наконец, для более подробного ознакомления с моей работой отсылаю вас к публикациям в журнале «Картографика» и некоторым моим книгам: к уже упоминавшемуся труду «Применение исторической картографии», например, или же к исследованию локсодром 7 – ну вы же понимаете, loxos и dromos – в книге «Загадки проекции Меркатора». Можно также обратиться к моей работе о двадцати одной карте незаконченного атласа Педро де Эскивеля и Диего де Гевары, а также к биографиям падре Риччи («Ли Маттео, китайский Птолемей») и Тофиньо («Королевский гидрограф») и к «Каталогу старинной гидрографии», который я сделал в сотрудничестве с Луисой Мартин-Мерас и Беленом Риверой; кроме того мною написаны монографии «Картографы-иезуиты на море» и «Картографы-иезуиты на Востоке». Все это я писал, разумеется, не выходя из кабинета. Лично посещать некоторые места надо только в молодости, как лишь в юности хорошо мечтать. В зрелые годы непосредственному восприятию мешают почтовые открытки и видеофильмы, и, оказавшись в Венеции, ты уже чувствуешь не ее великолепие, а чудовищную сырость.

Но перейдем к делу. А заключается оно в том, что утром в моем университетском кабинете двое посетителей изложили мне проблему, с которой столкнулись. Точнее, излагала она, а он, устроившись на стуле, с которого я снял кипы книг, чтобы освободить ему место, скромно слушал. И, должен признаться, этот молчаливый моряк – хотя о его профессии я узнал несколько позже – был мне симпатичен; может быть, из-за его манеры слушать и не вмешиваться в разговор или из-за того, что он показался мне человеком пусть и неотесанным, но хорошим, с открытым прямым взглядом, мне нравилась его манера теребить нос, когда что-то смущало его или сбивало с толку, нравилась мне и его застенчивая улыбка, и то, что был он в джинсах, теннисных туфлях и белой рубашке, из-под закатанных до локтя рукавов которой видны были сильные, крепкие руки. Про таких, как он, внутреннее чувство справедливо ли, нет ли, но говорит: на него можно положиться; и мне хочется рассказать эту историю именно потому, что он, оказавшись в самом центре событий, играл в ней немалую роль. В юности я тоже читал кое-какие книжки. Кроме того, я обычно прибегаю к изощренной вежливости – у каждого свои приемы – как к средству выразить глубочайшее презрение к своим ближним; и наука, которой я себя посвятил, есть всего лишь способ – впрочем, не хуже любого другого – держать на отдалении мир, населенный людьми, которые на самом деле приводят меня в бешенство и среди которых я сам, причем руководствуясь только своими симпатиями и антипатиями и отвергая всякую справедливость, произвожу отбор. Как сказал бы Кой, каждый устраивается, как может. Так вот, по некоему странному побуждению – можете называть это солидарностью или сродством душ – я испытываю необходимость оправдать этого моряка, лишенного моря; это и есть причина, по которой я вам рассказываю его историю. В конце концов, изложить его приключения с Танжер Сото – все равно что применить проекцию Меркатора для описания мира: чтобы представить сферу на плоскости, в высоких широтах приходится искажать земную поверхность.