Дэн Симмонс - Черные холмы

Поэтому мы вышли из форта, рассчитывая, что нам будут противостоять восемь сотен, а столкнулись с… сколько их там было? Ты знаешь все цифры, моя дорогая Либби. Они разнятся: от полутора тысяч воинов против нас до более чем шести тысяч, и большинство из них из деревни, в которой обитало от десяти до пятнадцати тысяч мужчин, женщин и детей, и все они желали драться с нами или, по крайней мере, скальпировать нас и калечить. В конечном счете все объясняется тем, что нам противостояло слишком много индейцев. Это было беспрецедентно. Это было неожиданно. В этом и была причина моей гибели.

Но и в этом случае мы могли победить. Вплоть до самых последних минут. Я был уверен, что мы сможем победить, даже без рот Рено или Бентина и без обоза с боеприпасами.

Причина была проста: кавалерия, пусть и немногочисленная, всегда побеждала индейцев Равнин. Наша самая выигрышная тактика состояла в атаке на отряд любой численности или на деревню враждебных индейцев. Они могли сопротивляться несколь ко минут, но если у них была возможность просто рассеяться и бежать от атакующих, то прежде они всегда так и делали. Всегда.

Но не в этот раз.

Если задуматься, то это просто смешно, моя дорогая. Именно это ты как-то раз сказала мне про капризную лошадь, которая была у тебя в Канзасе: «Лошади могут быть опасны, но ты можешь не сомневаться, что они будут вести себя как лошади. А если ты будешь знать, что они попытаются вытворить, то сможешь избежать этого».

Я был уверен, что сиу и шайенна на Литл-Биг-Хорне будут вести себя так же, как на Вашите, как они вели себя повсюду, сталкиваясь с Седьмым кавалерийским и другими нашими полками. Застигнутые врасплох кавалерийской атакой, они должны были посопротивляться несколько минут, а потом рассеяться, как всегда.

Но на сей раз этого не случилось. Все очень просто, Либби, моя любимая.

Если бы у меня была возможность поговорить с тобой в этот первоапрельский день, я, возможно, объяснил бы тебе, что горюю не о себе, а из-за того, что взял с собой моего младшего брата Тома (вероятно, самого храброго из всех нас — он был награжден двумя медалями Почета) и моего другого брата, Бостона, который не был военным (я по собственной прихоти в последнюю минуту нанял его разведчиком, полагая, что он будет жалеть, если не примет участия в Последнем великом индейском сражении), не говоря уже о моем племяннике Оти, которому только что исполнилось восемнадцать и который пошел со мной по той же самой причине: чтобы не пропустить Последнего решительного сражения. Как я горюю из-за того, что привел их в это место, в этот час.

Если бы я мог, Либби, если бы призраки или небеса существовали на самом деле, я бы пожал им руку, заглянул в глаза и попросил прощения, в особенности у тех, кто шел за мной и так долго верил мне, — у Одинокого Чарли Рейнольдса, и Майлса Кео, и Билла Кука, но не за их смерть, потому что двум смертям не бывать, а одной все равно не миновать (как напомнил нам Гамлет),[104] а за глупость моих предположений и мелкие просчеты в то жаркое, влажное июньское воскресенье 1876 года.

Но еще я бы напомнил тебе кое о чем, моя дорогая, я бы напомнил тебе, как хорошо мы жили вместе (и собирались и дальше жить так же — я бы наконец, по завершении Последнего великого индейского сражения, стал зарабатывать деньги, читая лекции, издавая книги, а может, у меня было бы и кое-какое будущее в качестве политика от демократов). Но если не думать о будущем, то я просто напомнил бы тебе о том, как хорошо нам было.

Я был солдатом и любил свою профессию. А тебе, моя любимая, нравился статус жены воина и волнения, связанные с этим… или по меньшей мере статус жены воина-офицера.

Конфедераты были храбрейшими воинами, с какими мне приходилось сражаться, а затем в качестве врага выступали незамиренные индейцы. Но даже тогда, даже в ту последнюю зиму и весну, мы с тобой знали, что дни активных военных действий на фронтире подходят к концу.

И наконец, последнее, что я сказал бы тебе в тот субботний день в твоей гостиной с застоялым воздухом: тебе нужно было еще раз выйти замуж. У меня в этом нет ни малейшего сомнения. Моя дорогая Либби, моя любовь, ты должна была выйти замуж сразу же, как только позволяли приличия.

Два года спустя после нашего посещения Нью-Йорка Паха Сапа совершенно случайно увидел в газете слова твоего «литературного душеприказчика», все той же агрессивной и делающей странные ударения мисс Маргерит Мерингтон, с которой у нас была короткая встреча внизу лестницы, и мисс Мерингтон приводила твои слова, вроде бы сказанные незадолго до нашей встречи: «Одиночество — вещь ужасная. Но я всегда чувствовала, что если, проснувшись, увижу на своей подушке чью-то иную голову, кроме головы Оти, то это будет изменой».

Что ж, моя дорогая, на это я должен тебе сказать: чушь свинячья.

Я верю, что Создатель сотворил тебя, как ни одну другую женщину, для того, чтобы любить и быть любимой.

После 25 июня 1876 года ты должна была найти себе хорошего мужчину, как только это не вызвало бы скандала (тебе бы подошел адвокат, как нашей кухарке Элизе, а еще лучше судья, потому что в глубине души ты всегда хотела иметь мужа, похожего на твоего отца — судью), и ты должна была выйти замуж за хорошего мужчину и навсегда оставить в прошлом нашу жизнь в Великих равнинах. И никакого лоббирования конных статуй. Никаких переписок с желтоусыми сентиментальными старыми солдатами, которые писали тебе: «Я любил генерала», а на самом деле хотели сказать: «Я бы любил вас, миссис Кастер, если бы вы мне позволили». И никаких не очень достоверных романтических мемуаров о прошлом под глупыми названиями вроде «Сапоги и седла» или «Следом за знаменем».

Ты должна была жить для себя, Либби Бекон, а не для своего мертвого мужа. Ты должна была чтить жизнь, а не мою смерть, и ты снова должна была стать любовницей и чтобы каждый день, когда ты просыпалась, на подушке рядом была бы голова другого мужчины. Возможно, ты смогла бы родить ребенка — тебе было тридцать четыре, когда меня не стало. Случались и куда как более удивительные вещи. Тогда, моя дорогая, ты прожила бы полную и счастливую жизнь.

А ты вместо этого жила, служа призраку. А призраков, моя дорогая, не существует.

Когда-нибудь я объясню это Паха Сапе, который думает иначе. Я попытаюсь внушить ему то, что я обнаружил много лет назад: я не призрак и не душа, ждущая отправки на небеса, а всего лишь воспаление его уникального сострадательного сознания, совестливая память, не дающая ему покоя.

Все это — Паха Сапа и его необычная восприимчивость, и никогда не было ничем другим. Нет никакого призрака, никакого «меня», моя любовь. И никогда не было.

И хотя я не призрак и не освобожденная душа, я за эти годы, проведенные в колыбели темноты, узнал кое-что о смерти, Либби. С трепетом говорю тебе, что, по-моему мнению, за гранью жизни нет ничего, моя дорогая, а это тем более дает основания жалеть, что ты не нашла себе другого мужчину и не создала новую жизнь, а взяла да похоронила свое будущее вместе со мной пятьдесят семь лет назад.

Но я все же рад, что Паха Сапа (самый одинокий из людей, каких ты встречала или могла встретить, моя любовь, человек, который потерял свое имя, родню, честь, жену, сына, богов, будущее, надежды и все те священные атрибуты, что были доверены ему)… я рад, что Паха Сапа привез меня в Нью-Йорк в тот первоапрельский день 1933 года.

Нас на полтора дня задержала аномальная снежная буря около Гранд-Айла в Небраске, и через два дня после того, как мы все же добрались до горы Рашмор, в «Рэпид-Сити джорнал» появилась перепечатка из «Нью-Йорк таймс» от пятого апреля:

Миссис Элизабет Бекон Кастер, вдова генерала Джорджа А. Кастера, знаменитого борца с индейцами в период после Гражданской войны, умерла вчера днем в пять часов тридцать минут в своей квартире на Парк-авеню, 71, после разрыва сердца, случившегося у нее в воскресенье вечером. В ближайшую субботу ей должен был исполниться 91 год. В последнее время состояние ее здоровья было стабильным, и она пребывала в хорошем расположении духа, предпринимая иногда короткие прогулки и поездки.

Вчера у кровати миссис Кастер находились две племянницы, миссис Чарльз У. Элмер, проживающая на Кларк-стрит, 14, в Бруклине, мисс Лула Кастер, которую вызвали из ее дома на старой ферме Кастеров в Монро, штат Мичиган, а также мистер Элмер.

Заупокойную службу предполагается провести в Вест-Пойнте. Все сообщения на этот счет ожидаются позднее.

В течение многих лет, почти до конца ее долгой, насыщенной событиями жизни миссис Элизабет Бекон Кастер не давала угаснуть памяти о галантном кавалерийском офицере, чья смерть во время сражения на Литл-Биг-Хорне, в штате Монтана, в 1876 году, когда его батальон был уничтожен индейцами, составляет одну из наиболее драматических страниц американской истории.