Тритогенея Демокрита - Анатолий Иванович Домбровский

— И тогда?.. — с надеждой в голосе спросил его Диагор. — Или?..

— Моя нянька Клита хочет жить в моем доме. Она хочет также, чтобы рядом с ней была Алкибия. Этого же желаю и я. И вот мне кажется, что для тебя не остается места, Диагор…

Диагор встал и молча направился к своему ложу. Демокрит же, выпив очередной бокал фасийского вина, разбавленного морской водой, вышел в сад.

И хотя ему приятно было находиться на пиру среди знакомых и близких ему людей, с которыми он не виделся так много лет, здесь, в саду, он испытывал еще большую радость. С новой силой возникло в нем сладкое чувство родины. Оно соединяло в себе все: запах земли и цветов, ласковые прикосновения ветерка, блеск звезд на теплом небосклоне, журчанье ручья, веселые переклички лягушек в болотце за садовой оградой, собачий лай, доносившийся иногда с соседних улиц, отдаленные голоса людей — но как легко угадывались слова родного языка! — и еще тысячи едва уловимых звуков и запахов, каждый из которых был все-таки знаком: птица ли встрепенулась во сне среди густой листвы, скрипнула ли осторожно дверь в соседнем доме, всхрапнула ли лошадь в конюшне… Повернулся ветерок и донес запах сыроварни Гекатея, расположенной на холме. Потом воздух остановился, душно и сладко запахло фиалками. Демокрит вспомнил о венке, которым украсила его голову Алкибия, снял его, положил рядом на теплый камень скамьи. Потом запрокинул к звездам лицо, хотел было запеть, но лишь тихо рассмеялся. Когда пища прогнана от сердца, распределена по всему телу и размягчена, петухи, удовлетворенные покоем тела, издают крик. Он сам об этом написал. И вот, едва не уподобился петуху — едва не запел…

Покой, удовлетворение, блаженство — это краткий миг. Тревоги, беспокойство, заботы — вся остальная жизнь. Покой сам уничтожает себя: когда он длится больше мига, возникает опасение, что он будет нарушен, возможно, ужасным образом…

Звезды поднялись высоко и трепещут в черной пустоте. Значит, между ними и землей летят мокрые ветры. Мокрые ветры под Орионом28 — предупреждение земледельцу: увози необмолоченный хлеб под кровлю, чтобы он не погиб от дождей.

Галька тихо заскрипела под чьими-то осторожными шагами. Вспыхнувший в сердце жар бросился в лицо и обжег его, словно дыхание Ливийской пустыни. «Нет, нет, — сказал он себе, — это не страсть, это фасийское вино». Но почему он подумал о ней? Ждал ее? Конечно, ждал. С того самого мгновения, как вышел в сад. И еще раньше: он поднялся со своего ложа и покинул пир с мыслью об Алкибии.

Но это была не Алкибия. Озираясь по сторонам и вслушиваясь в ночные шорохи, к нему приближалась Клита.

— Демокрит! — позвала она тихо.

— Что тебе? — отозвался Демокрит. — Я здесь.

Старуха остановилась перед ним.

— Дамаст ищет тебя, — заговорила она. — Я скажу ему сейчас, где ты, и он придет к тебе. Венок упал с его головы — так много он выпил вина. Самое время попросить у него Алкибию…

— Хорошо, — ответил Демокрит. — Приведи его.

— Брат мой! — шумел Дамаст, когда Клита вела его по саду. — Где ты, брат мой? Не похитили ли тебя нимфы? У меня красивый брат, — обращался он во весь голос к Клите. — У меня мудрый брат, самый мудрый из всех абдеритян! Протагор — жалкий болтун в сравнении с моим братом. Где ты, Демокрит?

Демокрит посмеивался, слушая слова Дамаста, но не отзывался, зная, что Клита приведет брата к нему.

Действительно ли Дамасту показалось, что Демокрит спит, сидя на скамье, но только, увидев его, он закричал в восторге:

— Он спит, Клита! Мой брат спит в моем саду! Он счастлив и спокойно спит! Я обниму его и тоже усну! Ты спи, спи, — сказал он, садясь рядом с Демокритом и обнимая его, — ты не просыпайся. Я тоже… — он положил голову на плечо брата. — Я тоже…

— Но я не сплю.

— Ничего. Все равно спи. А ты, Клита, — махнул Дамаст рукой, — ты уходи! Не мешай нам спать.

Клита ушла.

— Ты мне самый милый человек, — сказал Дамаст, продолжая обнимать брата. — Я для тебя сделаю все, что ты захочешь. Что ты хочешь, ну? — Он отстранился и толкнул Демокрита ладонью в грудь. — Говори! Я все-все…

— Отдай мне Алкибию, — сказал Демокрит.

— Алкибию?! Ты сказал: «Отдай мне Алкибию»? — Он встал, потом повалился на землю и стал кататься по ней, хохоча. — Алкибию! Всем подавай Алкибию! Все сошли с ума! — выкрикивал он между приступами смеха. — Всем нужна Алкибия! Протагор хватает меня за грудь и требует: «Отдай мне Алкибию в уплату за обучение твоих детей». Моих детей… — Дамаст перестал смеяться, сел. — Брат Геродот говорит: «Если ты не отдашь мне Алкибию, я умру». Это два. — Дамаст стал загибать пальцы. — Этот страшный Диагор требует: «Продай Алкибию». Три. Теперь ты туда же… Что с вами случилось, а? Что случилось?

— Она красивая, — ответил Демокрит.

— Да, она красивая. — Дамаст поднялся с земли и сел на скамью рядом с Демокритом. — Ты прав: она очень красивая. А если так, то можно ли отдать ее толстому Протагору?

— Нет.

— Да, нельзя. Можно ли отдать ее старому и больному Геродоту? Нельзя. Диагор — беспутный болтун, и лицо у него страшнее медузы. Значит, нельзя отдавать Алкибию Диагору.

— А мне? — спросил Демокрит.

— Тебе? Ты красивый. Но… — он поднял кверху руки, — сначала ты сделай что-нибудь для меня, Демокрит. Сделай, пожалуйста, — он снова обнял брата. — Подари мне что-нибудь.

— Хорошо, — ответил Демокрит. — Я подарю тебе огромное богатство. Но ты получишь его лишь в том случае, если поверишь мне.

— Я тебе поверю, — с готовностью сказал Дамаст. — Знаешь, я очень-очень жадный. Только тебе признаюсь в этом. Очень жадный. Я люблю богатство. Я поверю тебе.

— Мне верили великие цари, со мной соглашались знаменитые маги, индийские гимнософисты29 и египетские жрецы…

— Скорее говори о богатстве. Я сгораю от нетерпения.

— Завтра разразится сильный ливень. Нужно убрать весь скошенный хлеб под кровли.

— Всё?

— Всё.

Дамаст встал, молча прошелся по дорожке, вернулся к скамье.

— Хорошо, — сказал он. — Алкибия придет