Сады цветут - Софья Аллилуева

его морщинистых рук. Он медленно опустился на лавку, смотря куда-то в невесомость. Действия его были непонятны, медлительны до странности, но только вот он сразу понял, о ком шла речь. Нинка, Ниночка… Она, она это была! Совсем недавно только из школы, из белых кос выпустилась, а уже в могилу! И так стыдно и горестно стало ему на душе, ибо последние слова его были столь нелицеприятны и глупы. Как он был неправ! А девку-то теперь не вернёшь, и никакие покаяния ей теперь не нужны. Он сложил две руки у лица и медленно пошатывался взад-вперед, будто убаюкивая себя. Слегка шоркая сапогами, бывший учитель математики подошёл с глазами, полными желания опровержения солдатом его собственных дум. Он попросил «печатную машинку» и, открыв деревянный ящичек, удостоверился, что это её вещь. Фотоаппарат Нины, который она брала с собой на последний звонок, даже на ремешке виднелись её инициалы. С этих пор ни одно слово из его уст не вырывалось полноценно. Он начал заикаться.

Где он, юный, синеглазый, милый —

Та любовь, та первая весна?

Сколько их, таких, безумной силой

Растоптала и сожгла война!

Вы глаза одним закрыли сами,

Не простясь, оплакали других.

Письма с полевыми адресами

И сегодня ждете вы от них…

Где та юность, за какими далями,

Женщины с военными медалями?

А. Ванеев

ГЛАВА 8

А с фронта всё не было новостей, но между тем уже начали таять застоявшиеся снега, оголяя заспанную от морозов землю. Но пока весна смиренно вступала в свои владения, народ боролся с врагом. Именно народ, а не кто-либо ещё: ленинградцы, пережив одну из страшнейших зим блокады, убирали улицы от мусора, остатков оружия и трупов. В боевом деле было складно, но успешно: войска Красной Армии достойно противостояли противнику, окружив её демянскую группировку армий «Север». Но, увы, деблокировать Ленинград от лап врага всё ещё не удавалось. Неся огромные потери обычных рядовых, молодых и старых, женщин и детей, советский народ как никто другой знал вкус войны: гадкий, вперемешку со слезами и кровью, грязью и потом. Как сказала Светлана Алексиевич в своей книге «У войны не женское лицо»: «Если не забывать войну, появляется много ненависти. А если войну забывают, начинается новая. Так говорили древние.» — только те, кто всем своим нутром ощутил все тяготы войны, не возьмутся за неё. А те, по чьей вине и произошла война и те, кто только слышал о ней не прочь её и повторить.

Так и продолжался день за днем у Нади Рябиновой: в ожидании письма от отца и Юры. Но ни от одного, ни от другого телеграмма так и не приходила. Забросив стихи и театры, девушка проводила по двенадцать часов на заводе вместе с матерью, ибо еды было мало, а рабочим предоставлялся двойной паёк. От болезненной усталости ей редко приходилось изнывать от тоски по новоиспечённым солдатам, но, приходя ночью домой, она всегда смотрела в сторону лужайки, где простиралась тропинка к их саду. А дальше следовали голод и засуха…

Есть одно явление, который связывает человека и животного — это способность приспосабливаться, способность выживать. Если животное попадает в критическую для него ситуацию, угрожающую ему или его потомству, то он либо жертвует одним детёнышем на благо остальных, либо дольше и усерднее охотится. Так и человек: он сделает всё, чтобы выжить, несмотря на окружающие его условия. С голодом каждый стал сам за себя: у каждого была критическая ситуация, от которой зависела жизнь человека или его детей. Появилось разобщение. Но отличает человека от животного одного огромное «но» — у человека есть нравственность, есть душа. Невзирая на голод, бомбёжки и смерти люди продолжали кормить себя как не физической, так духовной пищей, сохраняя трезвость рассудка: в том же блокадном Ленинграде Театр Музыкальной Комедии проработал все девятьсот дней блокады. Также стоит упомянуть всеобщее желание ленинградцев сохранить наследие Эрмитажа: множество экспонатов, исторически важных рукописей (в том числе и А.С. Пушкина) были сохранены и вывезены только с помощью обычных граждан и военных, объединивших свои силы на благо искусства. Театры, живопись и стихи были так же важны для людей, как оружие и продовольствие, иначе мы бы не читали и пели с таким трепетом стихи и песни военных лет. А сколько писем было послано! Фотографии, стихи, воспоминания — всё это и составляет наследие войны, тех кровавых лет, которые кроятся не только в задокументированных записях, но и в телеграммах обычных рядовых…

Такая телеграмма пришла и ей, да, именно ей. Она наконец-то дождалась письма…

Это произошло в мае тысяча девятьсот сорок второго. Тогда был особенный день: солнце светило сквозь вуаль затянувшихся туч. Надя еще процитировала Пушкина: «Люблю грозу вначале мая!». Она, как и великий поэт, очень любила такую погоду. Контраст жёлтого и серого — тучи и солнце. Надя встала гораздо раньше, чтобы перед работой почитать стихи. Но её так и тянуло на улицу, ибо она неимоверно соскучилась по обычным беззаботным прогулкам. Время, когда она могла спокойно прогуливаться, давно стерто грубой щетиной войны. Да ещё и постоянное чувство голода не давало насладиться полнотой пейзажей. Тем не менее, она всё же решила прогуляться. Как душиста была сирень в тот день, а какими наливными казались болтающиеся на дереве яблони, хотя они были ещё далеко неспелыми. Но трава была неподвижна и без капли росы, даже собаки и то не лаяли. Всё казалось таким тихим…

Проходя мимо заспанных улочек, она завидела фигуру, старающуюся выкрутить ведро из колодца. Фигура достаточно тучная, а потому Надежда сразу признала в ней мать Юрки — Надежду Витальевну: женщину до нéльзя добрую и ласковую, но по деревне судачили, будто она одна из самых главных сплетниц. Наде всегда нравилась эта женщина, ибо муж стал калекой в гражданской, а она сама взрастила троих мальчиков. Невероятной силы, казалось, была Надежда Витальевна, но почему-то ведро с водой будто было слишком неподъемной ношей для неё. А потому Надя решила ей помочь:

— Вам помощь не нужна? Давайте я ведро выкручу.

— Ой, Надька, ты что ли? Не признала, ей Богу! Я уж тут раскраснелась вся. Конечно, можешь помочь. — она дала Наде выкручивать ведро, а сама начала:

— Вот, знаешь, Надька, ты мне всегда нравилась: хорошая, добрая, Юрку моего любишь… А ты знаешь, он лишь кажется таким смелым, но без женской руки он не сможет. Он