Однажды ночью в августе - Виктория Хислоп

Ознакомительный фрагмент

Единственным имуществом, которое Манолис привез с собой обратно на Крит, была его лира. Он с детства ею дорожил. Во время скитаний она служила ему и утехой, и спасательным кругом. Манолису нередко приходилось петь и играть, чтобы заработать себе на еду. Во многих городах Франции и Австрии никто никогда не слышал столь чистого голоса и певучих звуков инструмента, так похожего и в то же время непохожего на скрипку. Людей пленяла не только незнакомая доселе музыка, но и мелодичный греческий язык.

И хотя в карманах у него не звенело ни единой драхмы, Манолис привез из своих странствий одно человеческое качество, которого так не хватало остальным членам семьи Вандулакис, а именно – способность завязать разговор с кем угодно, независимо от возраста, достатка или образования. Людям нравился Манолис. К нему тянулись даже животные. Поговаривали, что стоило Манолису только свистнуть, как дикие козы окружали его плотным кольцом, а бродячие собаки увязывались следом за ним.

Мать Манолиса умерла при родах, а отец последовал за ней пять лет спустя. После его смерти опекуном мальчика стал дядя Александрос. Вместе со своей женой Элефтерией он воспитал племянника как собственного сына. А когда Манолис вернулся на Крит и выразил желание работать в поместье, Александрос решил испытать серьезность его намерений. Он считал, что одна только фамилия не делает Манолиса хозяином положения, поэтому устроил племяннику те же испытания, что и любому новому работнику. Манолис должен был проявить себя.

Ему показали участок необработанной земли, которой в обширном поместье оставалось еще очень много, и велели сделать с ней все, что Манолис посчитает нужным. Молодой человек целыми днями работал без устали, демонстрируя всем свою силу и выносливость. Он привел выделенную ему землю в порядок, однако не это поразило его дядю больше всего. Манолис трудился не один – работники поместья охотно помогали новичку. Такая харизма была на вес золота.

Вскоре Манолису доверили управлять работниками поместья. Нередко можно было видеть, как молодой человек трудится наряду со своими подчиненными. И делал он это не потому, что хотел лишний раз подбодрить людей, а потому, что любил тяжелый физический труд.

Анна просто отказывалась это понимать. Почему он вкалывает не меньше рядовых работников? Ведь, в конце концов, Манолис их начальник. Поэтому, когда он проспал их свидание, Анна не желала слушать никаких оправданий. Он просто обязан был провести этот день с ней, а не в поле, и точка! Она становилась все более несдержанной и, если Манолис пропускал их встречи, даже не старалась обуздать свой гнев.

Атмосфера в доме Вандулакисов день ото дня становилась все более напряженной. Хотя Анна знала: причиной продолжительного отсутствия Манолиса было то, что Андреас заставляет всех работать сверхурочно, – это никак не уменьшало ее раздражения. У Анны пропал аппетит и желание наряжаться в свои лучшие платья. Казалось, она утратила интерес ко всему, даже к своей маленькой дочери. Она не потрудилась хоть как-то объяснить столь странное поведение мужу и целыми днями не покидала своей спальни.

После того как Андреас вынужден был отклонить очередное приглашение своих родителей на ужин, у Элефтерии Вандулакис родились кое-какие соображения на этот счет, и она поспешила поделиться ими со своим мужем:

– Разве ты не помнишь, что и в первый раз она тоже постоянно была не в духе?

– В первый раз? Она больна? – Александрос не сразу понял, на что намекает супруга.

– Ребенок, Александр, ребенок! – в отчаянии от недогадливости мужа воскликнула Элефтерия. – Я думаю, она беременна!

– Ой! – только и мог сказать Александрос. – Надеюсь, на этот раз будет мальчик, – добавил он после некоторых раздумий.

Элефтерия покачала головой.

– Я уверена, она сообщит, когда будет готова, – задумчиво промолвила она. – Но, по крайней мере, это объяснило бы ее странное поведение.

Манолис теперь нередко допоздна засиживался с Антонисом в кафенио. Как правило, мужчины пили раки и играли в тавли[6], а однажды до рассвета пели песни в сопровождении своих любимых музыкальных инструментов. Когда Манолис брал в руки лиру, время будто бы замирало. Он мог играть и петь часами. Иногда ему аккомпанировал Антонис на своей флейте, иногда кто-то другой – на лауто. Публика принимала эти импровизированные концерты на ура.

Как-то вечером Манолис заглянул в бар, чтобы пропустить кружку холодного пива. Накануне он снова играл на своей лире до рассвета, а потом сразу поехал в поместье. Манолис знал всех посетителей таверны, но сегодня заметил за угловым столиком двоих незнакомцев. Как правило, новые лица быстро втягивались в общий разговор, однако эти двое явно предпочитали оставаться в тени.

И хотя Манолис сел спиной к чужакам, Григорис, бармен, который успел хорошо узнать своего постоянного клиента, сразу же понял, что́ его насторожило. Поставив перед Манолисом кружку холодного пива, бармен тихонько шепнул:

– Их выпустили первыми.

Манолис решил, что речь идет о заключенных.

– Они стали принимать новое лекарство раньше других, – продолжил Григорис, – и уже выздоровели.

Один из тех двоих внезапно поднялся и направился в сторону Манолиса. И хотя молодой человек знал, что бояться нечего, все же ему стало как-то не по себе. Он резко встал из-за стола и повернулся к незнакомцу.

– Вандулакис! – ошеломленно воскликнул мужчина.

Голос показался Манолису знакомым, но не более того. Молодой человек непроизвольно сделал шаг назад, не в силах скрыть отвращение.

– Панайотис Апостолакис, – представился незнакомец.

Однако Манолис продолжал смотреть на него озадаченно. Тогда незнакомец назвал свое имя еще раз.

Наконец Манолис вспомнил, что некто по имени Апостолакис владел таверной в Элунде. Он бывал в этом заведении много раз.

Мужчина протянул руку, и Манолис заметил, что на ней не хватает нескольких пальцев. Неожиданно для самого себя молодой человек вновь вздрогнул от чувства гадливости. Он сунул руки в карманы брюк и отступил еще на шаг.

Манолису было трудно признать в этом человеке Панайотиса Апостолакиса. Прежним остался разве что высокий рост. Если раньше Панайотис был настоящим красавцем и его пышные усы производили впечатление на самого Манолиса, то теперь перед ним стоял абсолютно лысый мужчина, без намека на усы или бороду.

Манолис перевел взгляд с Апостолакиса на его спутника – тот был изуродован болезнью гораздо серьезнее: лицо было испещрено глубокими шрамами, а уши распухли. По пустому взгляду мужчины Манолис понял, что он к тому же слеп.

Молодой человек так и не смог преодолеть отвращение и пожать руку Апостолакиса. Впрочем, тот давно уже опустил ее.

– Что ж… – только и смог выдавить из себя