Владимир Волкович - Хмель-злодей

— Братцы, сегодня вы будете судить жида, который много лет изводил наших православных людей непомерными налогами. Это он, разбойник и насильник, заставлял вас гнуть спину на проклятых панов. Мы его доставили вчера из Чигирина и с ним всё его жидовское отродье. Вот он перед вами!

Богдан махнул кому-то рукой, и два дюжих казака вывели на площадь Захария Собиленко. Он шёл, опустив голову, длинные седые волосы свешивались, закрывая лицо. Годы согнули его худую спину, и вся его нескладная, словно притянутая к земле фигура, никак не подходила для разбойника. Жилистые руки, с набухшими синими узорами вен и коричневыми старческими пятнышками, были скованы за спиной.

Из толпы раздались выкрики:

— Подними голову, жид! Посмотри людям в глаза! Это мы, те, которых ты грабил и мытарил.

Захарий поднял голову, его глаза были устремлены куда-то вдаль, сквозь злобно орущую толпу, словно видел он что-то, одному ему ведомое. Губы его шевелились, произнося слова молитвы.

— Да что с ним разговаривать, смерть жиду и всему его выводку!

— кричали из толпы.

— Значит, одобряете? — уточнил Богдан, — так какою смертью вы назначите ему умереть за наши страдания?

— Заколоть! Утопить! Повесить! — неслись выкрики.

Из толпы вышел степенный казак благородного вида:

— Предлагаю отрубить руки и ноги и бросить на дорогу, пусть помучается, подыхая.

— Любо, любо! — заголосила толпа.

— Ну, вот и решили! Есть добровольцы, кто исполнит это решение? — довольно ухмыльнувшись, спросил Богдан.

— А ты и исполни, батька, — отозвался всё тот же казак.

Хмельницкий не ожидал такой прямоты, и это его немного смутило, но он знал, что не должен подавать виду и показывать своей жалости и слабости.

Не торопясь, приблизился он к Захарию. Кто-то услужливо подал ему топор-секиру. Сейчас и до Захария дошёл смысл устроенного Богданом судилища. Он прекратил чтение молитвы, и взгляд его устремился прямо в глаза человеку, который был обязан ему жизнью. Губы его произнесли несколько слов, от которых Хмельницкий поёжился, но руки его еще крепче сжали топорище.

Только немногие, близко стоящие, смогли расслышать:

— Будь ты проклят и дети твои, и весь твой род да истребится…

Глухо ухнул топор, разрубая человеческие кости, и кровь алой струёй обагрила истоптанную землю.

— Пошли отсюда, — толкнул Михаил Сашку, — чувствую я, что это сборище дикарей и нас скоро заставит плясать под их мелодию.

— А это уж от нас зависит, — философски заметил Сашка.

Друзья торопливо покинули майдан.

Богдан уже не видел, как казаки саблями закалывали старую еврейку, жену Захария, которая совсем недавно просидела ночь у постели его сына, пытаясь спасти после экзекуции, устроенной управляющим Чаплинским. Истошными голосами закричали их дети, поднятые казаками на пики.

Хмельницкий, молча, уходил в свой шатёр, хорошего настроения как не бывало.

«Всегда эти жиды всё портят», — подумал он. Но уже придя к себе и устроившись на мягких подушках, вспомнил наставление Лайолы, основателя школы иезуитов, в которой он учился во Львове: «Цель оправдывает средства».

Тем и утешился.

А слова старого еврея оказались вещими.

Хмурое утро поднималось над Украиной.

Кровавое утро.

Глава 3. Евреи

«… с материалистической и исторической точки зрения этот народ давно должен был бы исчезнуть. Его существование — есть странное, таинственное и чудесное явление, которое указывает, что с судьбой этого народа связаны особые предначертания. Выживание еврейского народа, его неистребимость, продолжение его существования, как одного из самых древних народов мира, в исключительных, трагических условиях истребления, та роль, которую народ этот играет в истории человечества, — всё это указывает на особые мистические основы его неповторимой судьбы».

— Не прячься, не прячься, всё равно поймаю! — чернокудрый ангелочек, путаясь в широких белых кружевах платья, мчался через бесконечные комнаты большого дома. — Не прячься, Лея, так нечестно!

— Поймай, поймай, я не прячусь!

— Ага, вот ты где.

Лея схватила свою сестрёнку Рахель, похожую на неё как две капли воды, хотя они и были погодками, и девочки с визгом и шумом закружились по комнате.

— Тихо, девочки, тихо, а то отец услышит и будет недоволен, — пробовала их разнять Леся, светловолосая красивая девушка из крестьян, служившая в этом богатом еврейском доме уже второй год.

— Девочки, Лея, Рахель, успокойтесь!

В комнату вошла их мама — Эстер. Строгий голос матери ничуть не испугал девочек, и они продолжили свою возню. Эстер с любовью и нежностью наблюдала за этими весёлыми, неугомонными воздушными созданиями. Ей иногда не верилось, что это она родила их всего каких-то четыре — пять лет назад, таких непоседливых, её прекрасных ангелочков. Тоненькие, с белой кожей, огромными темно-карими глазами, в которых сверкали озорные огоньки, слегка продолговатыми лицами и пухлыми детскими губками, они производили неизгладимое впечатление на всех гостей этого открытого дома.

— Всё, дети, пора спать! — воскликнула Эстер, услышав звон часов в гостиной — новинки, которую привёз муж из Амстердама. Она отвела девочек в спальню, аккуратно помогла им снять нарядные платьица, и нежно погладила по волосам, потом началась процедура с целованием. Сначала она целовала девочек по очереди, потом они вместе целовали её. Наконец, дети угомонились, и Эстер направилась в комнату Мойшеле, который каждый вечер читал подолгу Святое писание, за что удостоился отцовской похвалы. Сыну было уже десять лет, и он своей серьёзностью иногда даже беспокоил Эстер. Заглянув в комнату сына, она увидела, что он уже спит. Поцеловав в лобик спящего, Эстер прочитала молитву и направилась в гостиную, где собрались красивые девушки из богатых и благочестивых семей, желающие научиться танцевать. Она и сама прекрасно танцевала, сохранив гибкую фигуру, и даже пятая беременность не испортила её.

— Сара, Лиора, становитесь сюда, Рут, Дина, — вправо, — начала расставлять девушек Эстер.

— Соломон, — она кивнула вошедшему музыканту и сделала приглашающий жест в сторону инструмента.

— Начали! Раз, два, три, четыре… и, раз, два… — девушки ритмично двигались и поворачивались, повинуясь командам Эстер. Старый Соломон извлекал божественные звуки из клавесина. Мелодия то плавно текла свободной рекою, то вдруг взвивалась высоким порогом, то почти совсем затихала. Она радовалась и печалилась, веселилась и рыдала, она была, как еврейский народ, знававший золотые века расцвета и горечь изгнания, высокий, божественный дух гаонов и кладбищенский пепел уничтожения.

Пошёл уже второй час занятий, девушки устали. Их лица блестели от пота, губы прикушены от усердия. Воздух гостиной наполнился запахом духов, смешанный с запахом женского старания.

— Всё, на сегодня хватит, — Эстер несколько раз хлопнула в ладоши, и проводила девушек в комнату для переодевания.

— Рути! — Эстер положила руку на плечо девушке, чуть задержав её, — передавай привет родителям, пожелай им от меня здоровья.

Рут зарделась, прикрыла свои огромные глаза пушистыми ресницами и чуть слышно произнесла:

— Непременно, Эсти.

Эстер прекрасно знала, что эта девушка и её старший сын встречаются тайно, и ей, как матери, это было совсем небезразлично. Она, конечно, не была против красивой и обеспеченной девушки, которую выбрал её сын, но хотела, чтобы всё было в согласии с древними, никем не нарушаемыми традициями.

Неслышно вошёл дворецкий, служивший в этом еврейском доме уже много лет:

— Рабби Михель к господину Элиэзеру.

— Проведи в кабинет. И встречай остальных, сегодня миньян.[4]

Слуга кивнул головой. Он прекрасно знал, что такое миньян, хотя и не имел отношения к еврейству, он уже многое знал о еврейской жизни.

Сегодня вечером, когда заходит суббота (шабат), глава большой семьи Моше бен Элиэзер решил собрать у себя миньян для всеобщей молитвы. Десять самых известных и уважаемых людей из нескольких городов, которые должны были составить миньян, после совместной молитвы хотели посоветоваться по поводу грозных событиях, надвигающихся на еврейские общины Малороссии.

— Подай форшмак и штрудель да напиток медовый, — приказала Эстер Лесе.

Войдя на минуту к мужчинам, она поздоровалась, перебросилась несколькими фразами, получила комплимент за прекрасные блюда, и за то, что она великолепно выглядит. Она знала, что это неправда, что живот её уже стал заметным, и что она сегодня очень устала.

Пятый ребёнок, которым она беременна, — это не шутка, хотя все её знакомые женщины многодетны. Такова уж традиция — детей в семье должно быть много.