И больше никаких парадов - Форд Мэдокс Форд

class="p1">– Возвращаться в Англию, насколько я понимаю, вы не хотите? – спросил Кэмпион.

– Конечно нет! – воскликнул Титженс. – Ни под каким предлогом! Я не могу поехать домой. Мне надо залечь где-то на дно. По возвращении в Англию мне останется только одно – навсегда залечь на дно, сведя счеты с жизнью.

– Вы представляете себе все именно так? – спросил генерал. – Я могу дать вам рекомендации…

– Разве кто-то решил, что это невозможно? – спросил Титженс.

– Но… Покончить с собой! – продолжал Кэмпион. – Вы этого не сделаете. Сами сказали: надо думать о сыне.

– Верно, сэр, не сделаю, – сказал Кристофер. – Вы ведь сами видите, как плохо влияет на наследников самоубийство. Вот почему я никогда не прощу отца. До того, как он наложил на себя руки, я никогда не рассматривал эту идею. А вот теперь рассматриваю. Это не что иное, как упадок морального духа. И возведение заблуждений в ранг возможностей. Потому как в запутанной ситуации с ярко выраженной психологической составляющей самоубийство не может быть выходом. Как и в случае банкротства либо катастрофы на поле боя. Не для мыслителя, а для человека действия. Встреча кредиторов несет погибель. Военные операции сметают с лица земли. Но вот моя проблема не претерпит никаких изменений, независимо от того, буду я здесь или где-то еще. Только потому, что у нее нет решения. Это не что иное, как глобальная проблема взаимоотношений между полами.

– Боже милостивый!.. – воскликнул генерал.

– Нет, сэр… – сказал Титженс, – я совсем не спятил. И в этом моя проблема!.. Но говорить так много, с моей стороны, чистой воды глупость… А все потому, что я даже не знаю, что сказать.

Генерал сидел, уставившись в покрывавшее стол одеяло: его лицо побагровело от прилившей к нему крови. У него был вид человека, пребывающего в чудовищно дурном расположении духа.

– Вы бы лучше говорили только то, что действительно хотите сказать, – молвил он. – О чем, черт возьми, вообще идет речь?! Что за разговоры мы с вами здесь водим?..

– Сэр, я приношу свои самые искренние извинения, – произнес Кристофер. – Мне трудно изъясняться предельно ясно.

– Мне тоже, – согласился с ним Кэмпион. – Для чего вообще существует язык? На кой он вообще нужен, черт бы его побрал?! Мы без конца ходим по кругу. Все ходим, ходим и ходим. Полагаю, я просто старый дуралей, не понимающий всех этих современных манер… Вопрос только в том, что назвать современным вас никак нельзя. Здесь я отдаю вам должное… Вот этот чертов малыш МакКекни, тот действительно современен… Я назначу его заведовать дивизионным транспортом, чтобы он не путался у вас под ногами в батальоне… Знаете, что натворил этот чертенок? Получил отпуск, чтобы развестись. А потом взял и не развелся. Вот это уже по-современному. Сказал, что терзается угрызениями совести. Я понимаю, что он, его жена и… какой-то третий грязный мерзавец… спали в одной постели. Вот что такое угрызения совести на современный лад…

– Нет, сэр, в действительности все не так… – не согласился с ним Титженс. – Вот что делать мужчине, если жена ему изменяет?

– Развестись со шлюхой! – воскликнул генерал с таким видом, будто эти слова его оскорбили. – Ну или жить с ней!

А потом пустился продолжать в том духе, что только тупая скотина может полагать, будто женщина всю свою жизнь проживет в какой-нибудь мансарде! Рано или поздно она умрет. Или пойдет на панель… Ну кому это непонятно? Неужели на свете есть тупая скотина, считающая, что женщина будет жить… бок о бок с мужчиной… Она ведь… обречена на… И что бы ни случилось, ему придется смириться с последствиями.

– Что бы ни случилось! – повторил он. – Пусть даже она станет дергать за все без исключения ниточки, какие только есть на белом свете!

– Однако, сэр… – сказал Кристофер. – В знатных семьях… Существует… Во всяком случае, существовал когда-то… некий…

Он умолк, так и не доведя до конца свою мысль.

– Ну что же вы, продолжайте… – молвил генерал.

– Со стороны мужчины… некий… с позволения сказать, парад…

– Тогда больше никаких парадов… – ответил Кэмпион. – Так будет лучше. Проклятье!.. Рядом с нами все женщины поистине святые… Подумайте о том, каково это – вынашивать ребенка. Я знаю этот мир… Кто такое выдержит?.. Вы?.. Я… Да лучше я пойду на передовую к Перри последним бедолажным солдатом! – Он с какой-то оскорбительной хитростью посмотрел на Титженса и спросил: – А почему вы не разводитесь?

Капитана охватила паника. Он знал, что во время их разговора это последний ее приступ и других уже не будет. Большего не выдержит ни одна голова. Перед его мысленным взором поплыли фрагменты картин боев, в ушах зазвучали фамилии и голоса… Трудные проблемы… Перед ним распростерлась глобальная карта сражающегося мира – огромная, как поле. Рельефная карта из зеленоватого папье-маше – целое поле из рельефного папье-маше площадью десять акров, на котором яркими пятнами расплывалась кровь Ноль-девять Моргана. Несколько лет назад… Сколько с тех пор прошло месяцев?.. Если точно, то девятнадцать… Он сидел на табачном поле у горы Кэтс… Хотя нет, у Монтань Нуар. В Бельгии… Что в тот момент делал?.. Пытался уяснить для себя положение дел… Нет… Ждал, чтобы указать позиции какому-то жирному генералу из Лондона, который так и не появился. Зато появился бельгиец, которому принадлежало табачное поле, и долго орал, сетуя, что ему помяли весь урожай…

Но оттуда можно было увидеть всю войну… На бесконечные мили вокруг тянулась поруганная, удерживаемая врагом земля, уходившая в саму Германию. Казалось, что можно даже вдохнуть воздух этой самой Германии… По правую руку виднелся пенек огромного дуба. Торговые ряды в Ипре, расположенные внизу под углом пятьдесят градусов… И темные линии за ними… Немецкие окопы перед Витшетом!

Это было еще до того, как огромные мины порвали Витшет в клочья…

Но каждые полминуты, судя по его наручным часам, над темными линиями – немецкими окопами перед Витшетом – хлопьями белой ваты расцветали клубы дыма. Это набивала руку наша артиллерия… Отличная была стрельба. Просто чертовски отличная!

Где-то совсем далеко слева… сквозь туманную дымку, которой все вокруг затягивалось в пасмурный день, пробивался лучик света и отражался от серой голубизны стеклянного козырька огромного аэроплана!

Эта здоровенная рукотворная птица, самая большая из всех, какие ему только доводилось видеть, плыла по небу, в виде эскорта ее сопровождали еще четыре размером гораздо меньше… Они летели над простиравшимися на большие расстояния терриконами в окрестностях Бетюна – высокими, голубовато-пурпурными кучами, напоминавшими колпаки паровых машин либо женские груди… Голубовато-пурпурными. Больше голубыми, чем пурпурными… Как на всех без исключения