Валерий Поволяев - Атаман

— Считаешь, нет ли в этом чего-нибудь такого? — Атаман сложил пальцы бокалом, повертел ими в воздухе. — Происков красных либо коминтерновцев, а? Да и свои братья однополчане по белой гвардии могли насолить... Правда?

— Насчет своих пока исключено.

— Нет, значит? Ну, а раз нет, то пусть все остается так, как есть, — успокоенно произнес атаман. — Людей у нас достаточно. Люди и патроны для того и существуют, чтобы их жечь в бою. Кто там у деда на офицеров сидит?

— Прапорщик, горный инженер с дипломом.

— Человек проверенный?

— Контрразведка проверяла, замечаний особых нет... Так, кое-что по мелочи.

— По мелочи — не в счет, — великодушно произнес атаман. — Главное — как работает?

— Работает хорошо.

— Раз так, то контрразведка пусть не придирается. Вот когда будет работать плохо, тогда — пше прашем, Панове! Коли этот прапорщик потребует еще людей — дать! Людей ради достижения крупной цели жалеть не следует.

Оставшись один, Семенов достал из стола красную кожаную папку, в которой держал все сведения о движении золота — сколько где взято, на что потрачено, какие пополнения следует ожидать, что поступило из тайги, с рек, сколько еще предстоит истратить. Атаман подсчитал, крякнул от досады и поскреб пальцами затылок — потратить предстояло еще столько, что в глазах невольно делалось темно.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Идти во Владивосток Семенов решил морем, на японской шхуне.

По прямому проводу из японского штаба в Порт-Артуре Семенов связался с японским штабом во Владивостоке. Начальник штаба отказался говорить с Семеновым — он проводил совещание, а заместитель уехал в Раздольное к японским рыбакам, недавно побывавшим на Сахалине, их шхуна потерпела там крушение. Японцы начали очень внимательно приглядываться к Сахалину, и их штабисты были заняты теперь этой стратегической задачей.

— Каспадина атамана, ваше появление во Владивостоке сицас будет рано, нада подоздать, — сказал оказавшийся у аппарата начальник оперативного отдела, владеющий русским языком.

У Семенова от такого странного предупреждения перед глазами даже желтые блохи заскакали: ничего себе заявочки — надо подождать! По мнению атамана, сейчас самое то — ни рано, ни поздно. А вот далее... Далее будет поздно.

— Вы чего, очумели там все7 — грозно прорычал атаман.

Слово «очумели» японец не знал, спросил озадаченно:

— Как это?

— А так! — вскричал атаман и умолк — в горле у него что-то застряло, голос сел, и Семенов обиженно помотал перед лицом ладонью.

— Японское военное командование сцитает, что ваше появление сицас во Владивостоке будет рано, — бесстрастным голосом повторил японец, — надо подоздать.

— Сколько ждать?

— Это вам будет сообсено.

Семенов швырнул трубку в руки телефонисту, тот едва успел ее поймать, и, с грохотом двинув дверью, покинул аппаратную.

Происходило нечто странное, непонятное, что вызвало у Семенова ощущение тревоги, злости и какого-то далекого, спрятанного внутри страха — неужели японцы отвернулись от него? Неужели? А ведь он ни разу не подвел их, не оступился, не предал — выполнял все, что они диктовали, передал им часть золота из российского государственного запаса, за что ему потомки вряд ли будут благодарны... Семенов не выдержал, всхрипнул горько. Кто-то за его спиной решил сыграть по-крупному. Но кто? Японцы? Американцы? Особого влияния американцев на дальнем Востоке Семенов что-то не замечал — значит, не они. Тогда кто? Братья Меркуловы? Каппелевцы?

Кто же оказался таким сильным, что даже стойкие подданные микадо не выдержали, дрогнули? Семенов поймал себя на мысли, что ему становится все труднее брать себя в руки — что-то сработалось в нем, стесалось, и вот результат — начали отказывать тормоза.

Он стиснул пальцы в кулак, разжал, снова склешнявил их, сжал, разжал... На улице по-мальчишески ловко, несмотря на грузность тела, прыгнул в автомобиль и приказал «шофферу» Евстигнееву:

— В штаб! Срочно!

В штабе его ждал Таскии.

— От братьев Меркуловых пришла телеграмма, — сообщил он.

По кислому лицу Таскина без слов было понятно, что это за телеграмма.

— Давай телеграмму! — Семенов сделал резкое движение рукой,

— Григорий Михайлович, телеграмма секретная.

— Плевать! Мне же она адресована, а не уряднику Попкину. И не тебе. Давай ее сюда! — Семенов начал горячиться, нетерпеливо пощелкал пальцами, загорелое лицо его набухло нездоровой темнотой, под глазами рельефно обозначились мешки, ус нервно задергался: кто же повел против него гнусную игру? Наверняка один из тех, кто еще вчера клялся в верности до гроба... тьфу!

— Телеграмма у шифровальщика. Он сейчас ее принесет. В кабинет, — специально подчеркнул Таскин.

Семенов стиснул зубы, но ничего не сказал.

Через несколько минут он держал телеграмму в руках, нервно шевелил губами, стараясь вникнуть в текст, но слова проскальзывали мимо сознания, Семенов ничего понять не мог и начинал читать телеграмму снова. Наконец текст прочно впечатался в мозг, но и теперь Семенов отказывался поверить тому, что ему сообщали братья Меркуловы — в это просто нельзя было поверить. Неужели Меркуловы оказались обыкновенными лжецами?

Меркуловы сообщали, что ситуация во Владивостоке резко изменилась и появление Семенова в городе нежелательно — это первое, и второе — они рекомендовали атаману немедленно отказаться от вооруженной борьбы с красными.

Это был удар ниже пояса.

— Ничего себе клубок завязался! — не удержался атаман от восклицания. — Змеиный.

Семенов тяжело опустился в кресло. Несколько минут сидел молча, лишь поглядывал в окно на залитую солнцем площадь, Пахло цветущей черемухой. Порт-Артур накрыла сиреневая дымка, рождающая благостное состояние, но никакой благостности атаман не ощущал — на душе было мрачно, темно, горизонт душевный заслонили черные тучи. Лицо его обвяло, просело, утяжеляясь в подбородке, гневные глаза обрели гороховый цвет, выделялись лишь зрачки — жесткие, злые; наконец-то атаман ожил, упрямо подвигал нижней челюстью, словно боксер, проигрывавший бой, но решивший держаться до конца.

— Значит, так, Сергей, — сказал он Таскину, — надо срочно послать к этому... вшивому штабс-капитану — пусть немедленно просветит нас — что там происходит? Послать также людей к другим нашим осведомителям, собрать данные у них — это раз. Два — послать оперативного офицера к генералу Савельеву. Сдается мне, хваленый наш Савельев прохлопал ситуацию. Три — пошли курьера к Буйвиду.

Полковник Валериан Буйвид был человеком, безгранично преданным атаману, ему Семенов верил как самому себе, поскольку Буйвид вместе с гродековцамн выдвинулся во Владивосток и как природный разведчик явно имеет свою информацию. Глаз у Валериана цепкий, мозги работают отлично, реакция — как у кошки, вышедшей на ночную охоту. Имелись в семеновском войске и другие Буйвиды, но они Валериану и в подметки не годились.

— Надо спешно собрать информацию. Что происходит, Сергей, что происходит... Непонятно. Похоже, мир стал раком и люди стряхивают пепел своих папирос в задницу старушке-планете.

— Ну что, Григорий Михайлович, Владивосток отменяется?

— Совсем наоборот. Мы будем во Владивостоке обязательно. В те сроки, которые сами же и определили.

Генерал Савельев отозвался стремительно — «аллюр три креста», — сообщил, что и сам он, и его заместители генералы Глебов и Нечаев гарантируют (Савельев так и написал в своем донесении — «гарантируют») лояльность братьев Меркуловых; точно такое же донесение прислал и Писарев.

Буйвид с ответом замешкался, но зато послание его резко контрастировало с тем, что сообщали другие: полковник не верил братьям. «Лживые, двурушные, с душою предателей, — написал он, — на Россию им наплевать. Главное для них — чтобы собственная мошна не оскудела. А народ, люди разные, людишки — это мошка. Люди существуют для Меркуловых только для того, чтобы угождать. Не верьте братьям, Ваше высокопревосходительство!»

Время шло.

Сообщение Буйвида озадачило атамана. Никогда Таскин не видел его таким озабоченным и растерянным, как в те дни. Из глаз Семенова не исчезало какое-то загнанное животное выражение, и Таскин понимал: Семенов был великолепным рубакой, знал, где у кобылы зад с хвостом и где перед с зубами, мог развалить любого пентюха пополам от ушей до копчика, мог командовать эскадроном и полком, мог беседовать с политиками, не подавая им руки, но когда ему самому надлежало принять политическое решение — терялся. Такими, собственно, в мирную пору оказались многие военные.

Поймав вопросительный взгляд Таскина, атаман пожаловался:

— Голова болит!

— Может быть, коньячку? А? Для расширения сосудов. Головную боль как рукой снимет.