Ближний круг госпожи Тань - Лиза Си

– Моя дочь? Вы ее видели?

Госпожа Чэнь протягивает руку через ребенка слева от себя и дотрагивается до следующего свертка.

– Айлань здесь, со мной.

Я обхожу одних больных и перешагиваю через других, добираясь до свертка, на который указала наложница. Оттуда на меня смотрят два испуганных глаза.

– Мам…

Я опускаюсь на колени, кончиком пальца убираю пряди волос с лица Айлань и заправляю их ей за ухо. Отметин на ее личике слишком много – просто не сосчитать. Позже я ее внимательно осмотрю, а пока с моих губ слетает:

– Не бойся. Я здесь, и я позабочусь о тебе.

Слабая улыбка озаряет личико Айлань, а в ответ на мои слова со всех сторон раздаются умоляющие голоса.

Сын Розовой Льдинки, которому всего десять дней от роду, отправляется в Загробный мир в мою первую ночь в Павильоне отшельника. Наложница умирает три дня спустя. Тогда же четверо детей, чьи матери не приглашали мастера по прививанию или выработанная защита оказалась недостаточной, впадают в беспамятство и уходят в ночи: одна девочка и трое мальчиков – двое уже покинули своих матерей во внутренних покоях и занимались с учителями в семейной школе.

От госпожи Чэнь я узнаю о других умерших до моего возвращения домой, в том числе о двух ее младших дочерях, одной из которых было семь лет, а другой недавно исполнилось четыре и она готовилась к бинтованию ног. Ее вторую дочь болезнь пока не коснулась. Госпожа Чэнь сидит ровно, как статуя, и спокойным голосом рассказывает мне ужасающие подробности.

– Будет время оплакать тех, кого я потеряла, – поясняет она. – Но сейчас я должна сделать все возможное, чтобы спасти Маньцзы и Четвертую дочь.

Ее сына, Маньцзы, я знаю. Но четвертая дочь? Я вопросительно поднимаю брови.

– У госпожи Ко три дочери от господина Яна, у меня от него четыре. Эта – старшая, поэтому она – Четвертая дочь. – По глазам наложницы видно, что она использовала эту тактику, стремясь закрепить позиции своих девочек. Она опускает голову, возможно смущаясь.

В павильоне много детей, и все – на разных стадиях заболевания. Начальная лихорадка и рвота. Язвы во рту и носу. Когда эти пузырьки лопаются, болезнь распространяется по шее, рукам и туловищу. Несколько детей уже достигли стадии струпьев, но они будут оставаться заразными до тех пор, пока не образуются шрамы. В некоторых случаях у меня нет ни времени, ни возможности узнать имя ребенка. Поздно вечером, обойдя павильон и осмотрев каждого пациента, я расстилаю на террасе коврик и пытаюсь забыться, глядя на звездное небо. Иногда через стену сада доносится плач и причитания убитых горем матерей, навевая на всех нас дополнительный ужас. В такие моменты мне больше всего хочется обнять своего сына.

Меня терзает собственная беспомощность, но я постоянно что‑то делаю, например готовлю настой «Живой пульс». Его ингредиенты укрепляют ци, особенно у тех, кто потерял жизненные силы из-за лихорадочного пота. Я делаю мази с использованием мыльных бобов, одного из пятидесяти самых важных ингредиентов в китайской медицине, с помощью которого, помнится, бабушка успешно боролась с карбункулами и другими кожными проблемами. Я лечу прорвавшиеся и нагноившиеся гнойники так же, как золотушные узлы или опухоли, прижигая на коже конусы из полыни. В моей памяти всплывает случай с женщиной, страдавшей огненной сыпью, зафиксированный в моих записях, – она выздоровела, когда я применила отвар из Четырех ингредиентов и из двух Выдержанных ингредиентов. И я вновь готовлю этот отвар, а затем опробую его на нескольких пациентах – кажется, лечение замедляет появление новых гнойников и уменьшает страдания.

Но куда бы я ни посмотрела, я вижу испуганные лица детей, чувствую страх в их жалобных: «Мама!» Свет жизни быстро тускнеет в глазах взрослых – парализованные ужасом перед болезнью, они слишком быстро сдаются. Младенцы, конечно, не понимают, что с ними происходит, и это радует. Но с каждым часом, с каждым мертвым телом, которое нужно завернуть в саван и перетащить к задним воротам, с каждым угасшим днем мне приходится признать, что я терплю неудачу. И все же я не сдаюсь.

Мне нужно заботиться о десятках больных, но сердцем я постоянно рядом с дочерью. Она то страдает от жестокой лихорадки и пылает, охваченная жаром, то дрожит от холода, словно в саду лютует мороз. Проходя мимо, я всегда проверяю, теплые ли ее маленькие ладошки и ноги, поскольку холод, поселившись в конечностях, неминуемо начнет пробираться дальше, в тело, и мало что можно сделать, чтобы погнать его вспять, не давая добраться до сердца. А тогда смерть уже неминуема.

Однажды, развернув бинты на ногах Айлань, я с ужасом обнаруживаю, что на подошвах ступней появилась сыпь. Лотосовые ножки моей дочери почти полностью сформировались, хотя, конечно, чуть-чуть подрастут, но ее ступни все еще уязвимы. Теперь они должны оставаться на воздухе, чтобы, когда гнойники лопнут, жидкость свободно вытекала, а не засохла под бинтами. Я не знаю, как это отразится на состоянии ног Айлань и не потребуется ли начинать процесс с самого начала. Я пережила оспу, и я врач, поэтому твержу себе, что не должна попусту тревожиться, но все равно с ужасом думаю о том, как болезнь отразится на будущем моей младшей дочери.

Госпожа Чэнь, у которой относительно легкая форма заболевания, так же преданно заботится о сыне и дочери, как я об Айлань. Когда она предлагает мне помощь, я соглашаюсь. Да, мы с наложницей свекра были конкурентками, когда речь шла о том, кто станет старшим сыном и наследником семьи Ян – ее Маньцзы или превосходящий его по статусу и положению мой еще в ту пору не рожденный мальчик, – но это не помешало ей заботиться об Айлань до моего приезда, за что я буду вечно ей благодарна.

Госпожа Чэнь ни разу не обмолвилась, что будет, когда ее увидит господин Ян, если вообще она выздоровеет. Вместо этого она старательно и самоотверженно наносит обезболивающую мазь семилетнему мальчику, обрабатывает гнойники на щеках пятнадцатилетней девочки и смачивает губы малышу, который слишком слаб, чтобы поднять голову. Она помогает мне отмерять ингредиенты и иногда помешивает содержимое котелка, когда завариваются травы.

Будучи Поджарой лошадью, она обладает знанием жизни, которого мне недостает, и это позволяет ей судить о причине разразившейся эпидемии.

– Как мы, женщины, можем не винить в этом бедствии мужчин? – с ноткой горечи спрашивает она однажды вечером, когда мы пьем чай рядом с нашими спящими детьми. – Когда мужчины путешествуют, они останавливаются на переполненных постоялых дворах. Они поглощают еду и