Преклони предо мною колена - Богумил Ржига

печалью, которая согревает его и успокаивает. Он благодарит миску за то, что она полная, хотя на самом деле она пуста, просит свою одежду, чтобы она куда-нибудь его унесла, объясняет стенам, почему он от них что-то скрывает, упрекает оконце за то, что оно прячет от него тончайшие краски света. Иногда он чувствует себя травой, которая не может быть ни счастливой, ни несчастной, иногда деревом, потому что, как и оно, он обречен на неподвижность. Он слышит шум листьев, пение птиц, дуновение ветра, падение дождевых капель, крупных, как горошек. Он восхищается и бредит этим чудом, пока не просыпается совсем. Он глядит на свою руку и видит, как она одинока, глядит на свое тело и видит, что оно покинуто. Он ничего не может. Ни высечь искру из ледяных стен и каменного пола, ни передать горсточку своих чувств, ни войти в потусторонний мир, хотя из своей камеры легко мог бы туда попасть, ни разговаривать с богом, потому что это самое святое существо всегда в любом другом месте, только не в замковой тюрьме. Лучше было бы, если бы чувства и сознание Марека совсем окаменели и стали частицей скалы. Если бы его сон перестал быть сном, если б он превратился в вечность.

Но этого Марек не может себе позволить. Он не один на свете. Его мысли и чувства концентрируются. Андела... Марек не имеет права умереть, хотя и не боится смерти. Смерть была бы для него освобождением. Однако он не имеет права пренебречь Анделой и потому не имеет права пренебречь собой. У любви два лица: одно — восторженное и радостное, другое — печальное, одно — светлое, другое — темное, одно — сладость, другое — боль. Взаимная любовь Анделы и Марека теперь показывает второе лицо. Ведь теневые стороны — тоже сущность любви. И в человеческой жизни они встречаются часто.

Любовь не заточишь в тюрьму, но она здесь, она хранит Марека, ибо он вновь и вновь ее переживает. Он начинает с самого начала, со встречи, которая привела их к первому свиданию. Перед ним оживает клен у реки, атмосфера любви в Праге, всплеск чувства в Чиневеси, помолвка в Роуднице. Память словно разгребает песчаные наносы и вызывает образ за образом. Одни образы четки, другие туманны. Но все вместе помогают уяснить некоторые истины: что существует великая любовь, неизбежность потери и бессилие перед обстоятельствами, которые выдвигает жизнь. Марек в конце концов понимает, что любовь — это частица бога и что она может быть вечной. Или что вечность непрестанно обновляется в любви человека.

Марек хотел бы вырвать Анделу из этой тьмы, освободить из роудницкого заточения и укрыть ее в себе. Но ему приходится довольствоваться видениями, посещающими его время от времени. Ему кажется, что она выходит из каменной стены смеющаяся, покрытая росой, словно только что родилась, словно в прошлом у нее всего лишь одна минута жизни. Она такая умиротворенная, что могла бы успокоить все грядущие бури. Вот она стоит здесь, в тюрьме, тихая и погруженная в себя, с тоской в глазах, будто ее душу мучат или упрекают воспоминания. На ее губах очарование любви, на правой руке сидит пчела. Марек чувствует, что для него существует только Андела, и шлет ей целый поток нежности, все, чем обладает. Нежности в нем — горы, и он хочет наконец эту нежность истратить. Он уговаривает Анделу, чтобы она не куталась в туманное покрывало, чтобы не исчезала. Девушка согласно кивает головой, но, несмотря на это, неслышно исчезает. Марек понимает, что боль любви у Анделы сейчас сильнее, чем у него. Может, ее боль сильнее всего на свете. Мир Анделы должен бы быть устлан бархатом и шелком, а ей приходится так безнадежно страдать. Кто в этом виноват? Марек не знает, хотя, без сомнения, главное действующее лицо этой драмы он сам.

После долгих часов размышления он убеждается, что он и главный виновник. Он не умел устроить свою жизнь: встречался с людьми, которых встречать не хотел, ввязывался в истории, которые обошлись бы и без него, отдавал предпочтение мужскому тщеславию перед самым естественным человеческим чувством, не умел вовремя отойти от чуждого ему мира. Внешне он выглядел как молодой дворянин, живущий своей собственной жизнью, но в действительности носил в себе частицы Яна Сука, Регины, Шимона, Дивиша, Михала, Пардуса, а может быть, и Иржи. А ведь внутрь себя он должен был пустить только Анделу. Он не достиг той любви, когда она становится чудом. Он подавлял в себе сумасшествие и помрачение, которые приносило ему, как любому другому, это древнее человеческое чувство. Не причастные к их любви люди преграждали ему дорогу к Анделе, а он их не устранял. Короче, он хотел угодить всем: людям, времени и внешнему порядку. Довольствовался размышлениями и мечтаниями даже тогда, когда уже настало время действовать: посадить Анделу на коня и умчать ее в необъятный мир, о котором они вместе мечтали. Так поступал Шимон, так должен был поступить и он. Может быть, он был бы вскоре убит, но какое это имело бы значение? Неделю прожить с Анделой и умереть. Лучшей судьбы он и не желал бы.

Вместо этого он в находской башне, мерзнет, голодает, и нет у него никакой надежды, что он вырвется отсюда. День тянется за днем. Тюремщик зевает, сутулится и замыкается в своем равнодушии. Холод проникает Мареку в сердце, сырость — в душу. Искорка жизни все же тлеет в нем, но так слабо и ненадежно — вот-вот угаснет.

Вацлав Брич находит его в странном состоянии. Время уже близится к весне, и природа на пути к пробуждению. Марек слаб, он почти не двигается. Впрочем, у него нет и желания двигаться. Ему довольно того, что он ест и спит. Для настоящей жизни ему нужно ежедневное воссоздание самого себя, которое можно обрести, лишь встречаясь с людьми. Конечно, к нему заходит тюремщик. Но и тот на глазах дряхлеет, словно соревнуясь с Мареком. Единственная его забота — пережить Марека хотя бы на неделю, хотя бы на один день. Ему хватило бы и часа. Он совсем впал в уныние, у него грустные глаза, а его бормотание невразумительно. Он путает день и ночь, холод и тепло, а возможно, и времена года. Без Моники его жизнь превратилась в дым.

Но и Марек не знает, что такое свет и что такое тьма, он останавливает готовое сорваться слово и прислушивается лишь к звукам своей души. Его беспокоит даже движение век. Он вновь и вновь ищет объяснения своему несчастью,