Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова

— Я не люблю этого выражения, господин Вольтер.

— А другого нет и не может быть.

— Во всяком случае, я стараюсь по мере возможности снижать оброк и защищать моих крестьян от притязаний всяческого рода чиновников в сборщиков налогов.

— По мере возможности? Что определяет эту возможность?

— Потребности моих детей и мои.

— А если они возрастут, дефицит придется покрывать вашим крестьянам?

— У меня нет иных источников дохода. Но я стараюсь, чтобы бремя было посильным. Кто же будет снимать шкуру с овцы, если хочет пользоваться ее шерстью? В конце концов, так думают многие помещики.

— Но человечество должно иметь неукоснительно соблюдаемые законы, которые были бы одинаковы для помещиков и для рабов. Подумайте сами, дитя мое, разве это не единственная гарантия процветания государства на основе справедливости?

— Вы думаете, что если свершится революция, то принесенные ею перемены пойдут на благо государству и народу?

— Боюсь, что нет.

— Вот видите!

Должна признаться, обратный путь не показался мне легким и, во всяком случае, желанным. Мысли о дворе, об отношениях с родными и императрицей все больше овладевают мною. Отдельные доносившиеся до нас подробности не предвещали ничего хорошего. Батюшка ссорился с сестрами и не собирался оказывать мне никакой материальной поддержки, которой бы я, впрочем, от него и не приняла. Генерал Панин обманул мои надежды. Его очередная фаворитка убедила его продать мой петербургский дом одному из своих подопечных за полцены, так что мне предстояло расплачиваться с долгами за поездку. Крыши над головой и обстановки у меня не было. Их следовало перевезти из Москвы в Петербург, если бы я собралась жить в столице. Моя свекровь, не покидавшая после кончины князь Михайлы монастыря, не выражала желания принимать участия в моих сложностях. Наконец, мне следовало начинать думать и о будущем моей дочери, чей недуг не позволял рассчитывать на сколько-нибудь приятную партию. При всем своем уме и воспитании она оставалась горбуньей, которой было слишком трудно найти хорошего жениха. Любезность маркграфини Баденской, буквально заставившей нас переночевать в ее замке в Карлсруэ, показавшей свое великолепное владение, парк, музыкантов, посещение картинной галереи в Дюссельдорфе, где мне удалось определить произведение великого Рафаэля, оставшегося не опознанным специалистами, наконец, встреча с вдовой негоцианта господина Вейнахта, которую я помнила со времен детства, были отравлены этими мыслями. Тем более неприятной оказалась встреча с младшим из братьев Орловых, Владимиром. Занятия в немецких университетах не принесли ему ничего, кроме высочайшего и ничем не оправданного самомнения и нелепого педантизма, с которыми он изрекал рассуждения Руссо, готовый выдавать их за собственные. Не говоря об опасности обращения к столь соблазнительному для непросвещенных умов философу, Орлов-младший заявлял себя его проповедником. Его должность директора Академии наук показалась мне совершенно нелепой и невольно навела на мысль о том, что все в истории повторяется. При покойной императрице Елизавете Петровне Академия наук досталась как бы в утешение младшему брату фаворита, при нынешнем царствовании во главе этого столь необходимого России учреждения снова оказался такой же младший брат. Впрочем, от отдельных лиц мне довелось услышать вполне благожелательные отзывы о деятельности этого самовлюблённого человека. Мне сказали, что он много заботится о пенсионерах Академии наук за границей, добывая для них немалые средства. Та же свобода в средствах позволяет ему организовывать разные научные экспедиции и принимать меры к распространению в переводах сочинений классических писателей. Больше всего меня заинтересовала предпринимаемая в Академий наук попытка составления словаря русского языка и желание Орлова-младшего вести протоколы на русском языке. Ввиду того что латынь ему незнакома, эти протоколы при нем велись на немецком языке. Казалось бы, разумные начинания вызывают сомнения из-за исполнителей.

Приезд в Ригу окончательно расстроил мои мысли и здоровье. Брат Александр Романович, единственный член нашей семьи, с которым меня связывали близкие отношения, сообщал, что чума вынудила его бежать из Москвы в имение нашей матери Андреевское в ста сорока верстах от Москвы и что среди моей дворни страшная эпидемия унесла сорок пять человек. Путь в дом, где я надеялась найти приют, был отрезан, как не было возможности заимствовать из Москвы необходимую мебель и обстановку. Следовало переждать значительный период времени, чтобы не пасть жертвой чумы. Единственным выходом для меня и моих детей становилось гостеприимство сестры Елизаветы Романовны, получившей разрешение переехать из Москвы в Петербург. Императрица ограничилась тем, что запретила сестре присутствовать на коронации, в остальном же просто перестала ее замечать, никак не проявляя к ней враждебности или досады.

Глава 12

Ссора

— Батюшка!

— Здравствуй, здравствуй, Катенька! Наконец-то Бог сподобил тебя с внуками увидеть. Здорова ли?

— Здорова, батюшка.

— Что ж задержалась так? По письмам твоим мы тебя раньше ждали.

— Так бы оно и было, кабы не горячка моя в Риге. Никак не ждала я новостей, о которых братец Александр Романович из Москвы отписал.

— А чего было тебе писать? Дела не поправишь. Приехала бы в Петербург, тут все и узнала. Мало ли моровых поветрий-то в Москве бывало. Не впервой.

— Но слуги, утварь…

— Бог дал, Бог и взял, как с дитем бывает. О себе, о себе, дружок, скажи. Слыхал, преотлично тебя царственные особы в Европах принимали, честь большую оказывали.

— Верно, батюшка, всех и не перечтешь.

— Вот и славно, только тебе-то другое нужно: с императрицей бы сойтись покороче. Что было, то было, а теперь новые времена.

— В чем же новые?

— Как в чем — конец империи Орловской наступил. Нового фаворита ждем со дня на день. Уж он, Бог даст, камня на камне от их могущества былого не оставит.

— Сразу и фаворит, батюшка!

— А чем же это тебе не угодно, княгинюшка? Были Орловы…

— Григорий Григорьевич, хочешь сказать.

— Григорий Григорьевич — это одно. От него у нас Алексей Бобринский-граф завелся. А потом и Алексей Григорьевич…

— Как — Алексей Григорьевич? Брат? Никогда не поверю!

— Это уж как тебе угодно, а только дочка у нас родилась, Темкиной назвали. Все как Богом положено.

— А теперь что?

— Теперь Потемкина Григория Александровича ждем.

— Он-то при чем?

— Разве не помнишь, что помогал государыне на престол вступить? Пожалован был землями, небольшими правда, крестьянами да деньгами.

— Не он ли еще вознаграждения домогался?

— Не он один, но и он тоже. С Орловым повздорил, так ему Алексей Григорьевич в драке глаз вышиб. Неужто не помнишь?

— Помню, батюшка.

— Так вот Григорий Александрович никак на малой награде успокоиться не хотел. К государыне с прошением вышел в армию действующую его отправить, мол, хочу вашему императорскому величеству оружием послужить. А там — уж как ему удалось, не знаю — милостивое разрешение получил на высочайшее имя о военных действиях писать. Сказывают, занимательно писал, государыня не только что читала, записочками коротенькими отвечать стала. В одной посоветовала герою нашему беречься. Ему только того и надо — армию бросил, в Петербург помчался. Разговор идет, орловские комнаты во дворце ему готовят. От такой перемены, видишь, и тебе корысть: государыня на первое обзаведение десять тысяч рублей презентовала. Ведь уезжала ты, ничего тебе не досталось?

— Государыня даже апшида отдельного не дала.

— Видишь! А теперь прямо с милости начала. Может, и не великой. Поди, княгиня Дашкова много больше по делам своим заслужила. Да ведь лиха беда — начало. Дальше все от тебя зависит, как к государыне подойти сумеешь.

— Батюшка, я ради денег!..

— Знаю, всю дурь твою знаю. Только тогда ты еще за мужем была, надежды какие-никакие имела, а теперь дети подросли, о них тебе думать надо. Я тебе, княгинюшка, не помощник. Вон на самого начет на десять с лишним тысяч сделали. Не знаю, как выпутываться стану. Так-то! А что Орловых больше не будет, так и слава Богу. Сколько они смуты в одно наше семейство принесли, подумать страшно.

— О чем вы, батюшка?

— Да что теперь старое поминать! Толковали они мне, будто ты почитала себя дочерью генерала Панина, будто потому его и привечала, что полагала свою мать покойную согрешившей противу супружеской верности.

— Боже мой, почему же вы раньше мне о том не сказали? Как такое мне в голову прийти могло? О матушке покойнице!

— И моя в том вина, что их бредни слушал. Да больно ловко все, что ни случись, правду их вроде бы подтверждала. А уж как ты вместо отца Панину и дом свой продавать поручила!