Сумерки империи - Гектор Мало

лошадей, но никогда не падали на землю. Мне так хотелось разобраться в этом вопросе, что я не утерпел, выскочил из укрытия и бросился вдогонку за раненым уланом. К тому времени мы с моим Форбаном уже успели подружиться, и я надеялся быстро догнать удирающего немца.

Но немец оказался очень прытким, и преследовать его пришлось дольше, чем я ожидал. К счастью, мы с Форбаном умели брать препятствия, так что я перемахнул через широкую траншею и ухватил немецкого коня за повод. Сделал я это как раз вовремя, так как над ухом у меня уже просвистело несколько пуль.

Недолго думая, я потащил своего пленника к опушке леса, где меня ожидали товарищи, предупредив, что стоит ему дернуться, как я его сразу прикончу. Это была великолепная гонка, самая волнующая в моей жизни, особенно если сравнивать с гонками на парижских ипподромах. На этот раз в качестве зрителей выступали баварские кавалеристы и мои товарищи, а позади слышался громкий стук копыт: это баварцы развернули своих коней и, словно охотники за дичью, галопом неслись за мной по пятам. Но тут несколько наших бойцов вышли из укрытия и стали целиться в моих преследователей. Баварцы повернули назад, а я благополучно вернулся к своим с доставшимся мне призом.

Оказалось, что он действительно был привязан ремнями и только по этой причине удержался в седле. При этом баварец был тяжело ранен — пуля раздробила ему бедренную кость. Полуживого улана сняли с седла и уложили на солому в одну из отбитых повозок, причем именно в ту, что принадлежала мадам Фурбе.

Когда мы вернулись в деревню со спасенными повозками, нам устроили триумфальную встречу. И лишь мадам Фурбе не удержалась и с упреком заявила:

— Вот тоже придумали! Уложили пруссака в мою повозку, и пропала вся солома.

Тем временем вокруг раненого собрался народ, и люди стали обсуждать, как с ним поступить.

— Я не пруссак, — твердил несчастный пленник. — Мы баварец. Любим французский сильно.

Но у измученных крестьян слова и внешний вид раненого не вызвали чувства жалости. Им было все равно, пруссак он или баварец. Для них он был враг, разоривший их дома.

— Где мы его расстреляем? — спросил какой-то паренек.

— Давай на вилы его.

— Меня тошнит, когда всякие бездельники толкуют мне о военнопленных.

— Он один за все заплатит.

Месяц назад я тоже побывал в шкуре военнопленного, и вокруг меня так же толпились беспокойные зеваки. Куда ни кинь, повсюду одна и та же злоба и дикость.

Однако этот улан был моим пленником. Его хозяином был я, а мне совсем не хотелось, чтобы моего пленника стали избивать палками или колоть вилами.

— Неужели у вас поднимется рука на человека, который не может вам ответить?

— Но ведь это пруссак.

— И что? Утром он был враг, а сейчас это раненый. Кто готов приютить его у себя и обеспечить уход?

Все молчали и только удивленно пялились на меня.

— Где тут у вас мэр?

— Как будто мэру больше нечем заняться. Мы тут задержали прусскую шпионку, и теперь он ее допрашивает.

Пленного уложили на охапку соломы у дома мадам Фурбе. Я не хотел оставлять его на попечение крестьян и попросил одного моего товарища присмотреть за ним.

— Я скоро вернусь, — сказал я ему по-немецки, — и вас отнесут в дом.

— Только не бросайте меня. Они меня расстреляют.

Я попытался успокоить его и объяснить, что французы не расстреливают пленных, но он не хотел мне верить.

— Нет пруссак, — повторял он по-французски, — Бавария.

Я бегом помчался в мэрию. Рядом с входом стояли две лошади, запряженные в маленькую повозку. Это была повозка мисс Клифтон. Как такое могло случиться?

Я влетел в кабинет мэра. Оказалось, что саму мисс Клифтон, ее санитара и величественного слугу приняли за шпионов и арестовали. Когда я вошел, мэр пытался их допросить.

На мне была непривычная униформа, однако она узнала меня.

— Мисс Клифтон!

— Господин д’Арондель!

— О, сэр! — воскликнул слуга.

Мэр, услышав, что мы разговариваем на неизвестном языке, окончательно уверился в том, что перед ним пруссачка. Потребовалось вмешательство подошедшего по моей просьбе Омикура, чтобы он согласился отпустить свою пленницу.

Сделал он это скрепя сердце, в полной уверенности, что наш командир простофиля и позволил прекрасной иностранке одурачить себя.

VI

Как же я тревожилась за вас! — сказала мисс Клифтон. — Мне говорили люди, приютившие вас в Донкуре, что вы были не в состоянии пройти по этому ужасному маршруту от Седана до Понт-а-Муссона. Рассказывайте скорее, как вам удалось спастись.

Ее подчеркнутое внимание, сама интонация, с которой молодая англичанка обратилась ко мне, взгляд, сопровождавший каждое ее слово, смутили меня и одновременно взволновали до глубины души. Значит, в этом мире кто-то еще помнит обо мне. А что, если в тот страшный день, когда я был прикован к трупу жандарма, мисс Клифтон мысленно была со мной! И тут же я одернул себя, твердо решив, что более не позволю себе увлечься подобными грезами.

— Тут у меня раненый баварец, — сказал я, сделав вид, что не расслышал ее вопрос, — не могли бы вы оказать ему помощь?

— Разумеется, мы немедленно им займемся.

Мэр объяснил, в каком доме можно разместить раненого, и мы сразу перенесли туда нашего улана.

— Не поможете ли перевязать его? — обратился ко мне санитар мисс Клифтон.

Мне ужасно хотелось увильнуть от участия в перевязке, но ожидать помощи от крестьян не имело смысла. Они и без того взирали на нас с нескрываемым изумлением, а увидев, что англичане оказывают помощь раненому немцу, крестьяне окончательно поверили в ими же сочиненную басню о прусских шпионах.

— Говорил я тебе, что это пруссак, — прошептал на ухо своей жене один из крестьян, показывая пальцем на санитара. — Смотри, у него на рукаве красный крест. Я видел в одной деревне пруссаков с таким же крестом. Это их опознавательный знак.

Улан понял, что его не собираются расстреливать, и заметно осмелел.

— Добрые французы, — повторял он, — добрые французы! — и улыбался крестьянам, которые в ответ бросали на него отнюдь не ласковые взгляды.

— Его надо раздеть, — сказал санитар.

Под кителем у баварца была надета черная нижняя рубашка. Я стащил ее, и под ней обнаружилась точно такая же, но синяя. Я снял и ее и оказалось, что под ней надета красная рубашка, а под красной — коричневая.

— Ого! — с неподражаемой флегматичностью произнес санитар. — Он напоминает матроса из известной пантомимы.

— Так теплее, — отозвался улан.

Он и вправду, чтобы не мерзнуть, носил несколько слоев белья. С каждым месяцем становилось