Михаил Казовский - Топот бронзового коня

    - Нет, никак нельзя, ваше преосвященство. Антонина мне строго наказала - никаких посредников, только из рук в руки. Пусть владыка не обижается.

    - Я не обижаюсь. Более того: постараюсь потолковать с послушником по-дружески. Если не получится - уж не обессудь.

    Вышедший келейник предложил скопцу следовать за ним и завёл в одну из небольших комнат в домике для приезжих. Полчаса спустя дверь открылась, и возник на пороге Феодосий - похудевший, бледный, с небольшой бородкой и усиками. Посмотрел на Каллигона тревожно и, не вымолвив ничего, скромно сел напротив. Гость воскликнул с жаром:

    - Слава Богу, мы увиделись, это главное! Про письмо от Антонины я наврал, надо было как-то подвигнуть Рафаила к нашей встрече и преодолеть твою несговорчивость. Да какие ж письма, в самом деле? Лишняя улика, и только. Лучше передам на словах: госпожа в печали, убивается, места не находит и желает, чтобы ты вернулся.

    Молодой человек сохранял молчание и сидел, словно высеченный из камня. Евнух в нетерпении поёрзал по лавке и заговорил снова:

    - Что ты в самом деле! Может быть, умом тронулся? О твоей судьбе речь веду! Хочешь заживо себя тут похоронить? Все оставшиеся годы провести словно в заточении? Господи Иисусе! Там любимая и любящая женщина, вкусная еда и питье, золотые горы, полное блаженство, подвиги на военной ниве, ценные трофеи, а здесь? Гниль, замшелость, ладан и посты. По тебе ли такая жизнь? Главное, зачем? В старости успеешь покаяться.

    Юноша достал из-за кушака маленький кусочек папируса, грифель, что-то написал и отдал Каллигону. Наклонившись к свету, порученец Нино разобрал с трудом: «Я боюсь».

    - Да кого, в самом деле? Велисария? - вытаращился скопец. - Он тебя и пальцем не тронет, ибо любит свою жену безумно. Фотий тоже не опасен. Больше некого.

    Феодосий покачал головой и воздел очи к потолку.

    - Божьего суда? - догадался тот. - Он ещё не скоро. Молодые имеют кредит на грехи. Лет до тридцати. У тебя запас ещё есть.

    У послушника в глазах появилось уныние. А его собеседник начал убеждать по-иному:

    - Ты послушай только, что тебе скажу. Заслужить любовь такой женщины, как хозяйка, дорогого стоит. Ведь она племянница самой Феодоры! А её к тебе чувства - не минутная слабость, потому что иначе кончились бы давно. Это страсть, ибо выше разума. И подобное бывает не с каждым. Оцени. Пойми.

    Молодой человек сохранял молчание.

    - Денег хочешь? - вдруг спросил Каллигон. - Либр золота за возврат в Италию. И на месте столько же. А потом - трофеи кампании. Много, много трофеев. Обеспечишь себя до конца жизни.

    Наконец евнух понял, что сейчас от юноши ничего не добьётся. И решил слегка отступить. Он сказал:

    - Хорошо, подумай, взвесь как следует «про» и «контра». Я пробуду в Эфесе двое суток. Мой корабль отплывает в пятницу. Послезавтра жду тебя к полудню возле входа в храм. Разумеется, если ты решишь вернуться. И тогда отправимся вместе. Нет - так нет. Мне придётся уехать одному и свести госпожу в могилу. Потому что без тебя она долго не протянет.

    Феодосий встал, коротко кивнул и опять же, не проронив ни звука, вышел из комнаты. Евнух непотребно ругнулся и сообразил: «Если не придёт, надо будет его украсть. А иного выхода я не вижу. Возвращаться одному - подписать себе смертный приговор».

    Разумеется, в назначенный час в обусловленном месте Каллигон Феодосия не дождался. Начал думать о похищении, подкупил одного из монахов и узнал, что по понедельникам несколько послушников, в том числе Феодосий, помогают ухаживать за деревьями в саду архиерея. Евнух распорядился:

    - Значит, так: в понедельник, по моему сигналу, прибежишь в этот самый сад, скажешь, будто Феодосия срочно требует к себе настоятель Рафаил, и сопроводишь за ворота. Больше ничего. Если всё получится, заплачу тебе целых пять номисм.

    Инок заупрямился:

    - Больно риск большой. Станут разбираться и меня накажут за пропажу юноши.

    - Хорошо, ещё номисму накину. А не согласишься, то найму другого.

    Больше у того сомнений не возникало.

    Возле сада архиерея наготове стояли три матроса. Молодого человека, вызванного на улицу, моментально скрутили, рот заткнули кляпом, на голову надели мешок и поволокли на корабль. Не прошло и часа, как похищенный уже плыл по Эгейскому морю. Он, развязанный, сразу заговорил, начал поливать Каллигона бранью, порывался выпрыгнуть за борт, а когда скопец приказал вновь его связать, образумился и немного пришёл в себя. Только причитал:

    - Ах, зачем ты это устроил, Каллигон? Наконец-то я обрёл в обители внутренний покой, перестал всех бояться и не мучился угрызениями совести. Жил по Заповеди Господней, не желая жены ближнего моего; мало что жены, но ещё и названой матери! А теперь опять? Страх перед Велисарием, Фотием, удивлённые взгляды слуг и душевный разлад от грехопадений… Ты мне жизнь сломал, понимаешь, подлый?

    Евнух улыбался в ответ и твердил одно:

    - Ничего, хозяйка живо вправит тебе мозги, и уже не пикнешь в её объятиях!

    По дороге попали в шторм и едва не погибли у острова Милос. Там послушник чуть было не сбежал. Свесил с кормы канат и пытался слезть по нему на берег, но упрямца перехватили. Опасаясь новых выходок с его стороны, порученец Нино запер юношу в трюме, выпуская на короткое время для прогулки по палубе под присмотром самых рослых матросов.

    Прибыли в Сиракузы под конец ноября и застали госпожу на дорожных тюках: та переезжала в захваченный супругом Неаполь. Но в связи с возвращением Феодосия задержалась.

    Он стоял перед ней потупясь, глядя в пол и не зная, с чего начать. Начала она:

    - Что молчишь, сквернавец? Или новый обет-молчанку задумал? Мне тут Каллигон поведал о твоих приключениях…

    Молодой человек промямлил:

    - Я действительно ехать не хотел… Силою заставили…

    - Так уж я тебе неприятна, олух?

    Посмотрел на неё с мольбой:

    - Нет, не в этом дело… Просто на душе камень. Совестно грешить. Не могу больше.

    - Ах, какие мы стали праведники, прямо-таки святые! Покажи-ка спину: крылышек ещё не видать?

    - Я серьёзно, Нино…

    - Ну а я шучу разве? Снаряжать корабль на твою поимку - разве это шутки? А ещё пришлось кое с кем поквитаться из-за тебя - шесть рабов Божьих на моей и на твоей совести.

    У того дрожь прошла по телу:

    - Что же это? Я не понимаю…

    Антонина в нескольких словах пояснила, как погибли Македония, Агриппина, Улиарис, Евгений и Ставракий с Ираклием. Юноша стоял бледный, весь в холодной испарине. Выдавил чуть слышно:

    - Македонию жалко. Я её любил. И Ставракий был добрый человек.

    Женщина вспылила:

    - Македонию жалко, а меня не жалко? Сам сбежал, а меня оставил выкручиваться и платить по общим счетам!

    Он упал на колени и воскликнул с горечью:

    - Прикажи тогда и меня зарезать! Чтобы разом со всем покончить!

    Бывшая танцовщица встала:

    - Ты совсем ополоумел, приятель. - Подала ему руку. - Поднимайся живо. Что ещё за глупости? Подойди поближе. Ближе, я сказала. Поцелуй меня. - Притянула грубо. - Ну, целуй же, увалень! - Обняла за шею и губами присосалась к его губам.

    Понемногу Феодосий начал оттаивать, и его ладони заскользили у неё по спине, грудь прижалась к груди, а живот к животу, и во рту соприкоснулись два языка. Молодой человек отстранил лицо, выдохнул с усилием и уткнулся носом Антонине в плечо. Разрыдался по-детски. Дама принялась его гладить, тихо успокаивать:

    - Ну, не надо, не надо, глупый. Мы с тобой опять вместе, и вести себя будем более разумно. Чтобы доносители больше не застали врасплох.

    Хлюпнув носом, он поднял лицо и спросил наивно:

    - Может быть, останемся просто любящими мамой и сыном? Этим избежим всех проблем…

    Издевательски усмехнувшись, та произнесла:

    - Мамой, сыном, говоришь? - и опять приникла низом живота к его животу. - А вот это твёрдое у тебя - что ещё такое? Разве так относится к маме сын?

    Феодосий затрепетал:

    - Нет, не надо, Нино, как ты можешь?

    Но она, опустившись на колени, поднырнула головой под его тунику. Он затрепетал ещё больше, весь покрылся пятнами, закатил глаза и пробормотал:

    - Господи, прости… Это искушение… выше воли моей…

    Велисарий понимал, что противник сформирует колоссальное войско и в письме осторожно называл восемьдесят тысяч, думая на самом деле о пятидесяти-шестидесяти и желая получить подкрепление. Но никак не предполагал, что Витигис соберёт под свои знамёна сто пятьдесят тысяч! Перевес в силе был более чем десятикратный. Да к тому же ромеи оказались рассредоточены: часть - осталась в Неаполе, часть ещё на Сицилии, часть в - Далмации, часть под командованием Бесса очищала от готов Нарнию… И хотя без боя сдались Апулия и Саминия, радости от этого было немного. Непосредственно в Риме с Лисом находилось не более десяти тысяч человек, далее с теми, кто пришёл добровольно служить византийцам.