Преклони предо мною колена - Богумил Ржига

И потому плохо видит в полумраке тюрьмы? Или дрогнуло его сердце? Или поддался беспокойному смятению?

Когда тот вошел, Марек прежде всего почувствовал какую-то раскованность, не было того раздражающего начала, которое обычно возникало, как только тюремщик приходил в камеру. Сегодня вокруг него нагнетается пустота и глубокое уныние. Он пал духом. Этот хрупкий и боязливый человек теперь нес в себе невидимую муку, которую Марек сразу почувствовал.

Тюремщик, как и прежде, всячески старается утаить малейшее движение своей мысли и своих чувств, он не может совладать только с некоторыми мелочами, уже превратившимися в ритуал. Обычно он отпирает двери, вносит миску, делает три шага вперед, три шага обратно. Сегодня все не так: мысли его где-то далеко. Не то чтобы в нем отсутствовало всегдашнее недоверие, но теперь оно относится к чему-то другому. Поскольку тюремщик перестает себя вести по-прежнему, Марек может предположить, что он уже не узник. Но это предположить трудно. Скорей можно узнать, что таит в себе тюремщик.

— Послушай, что тебе мешает мне довериться? — начинает Марек обычным тоном.

— Что вы сказали? — встрепенулся тюремщик.

— Что же, мы так и будем тянуть до изнеможения? Кто дольше выдержит? — подзуживает его Марек.

— Моя жизнь, считай, уже прошла, — говорит тюремщик. По голосу слышно, что теперь его не волнует даже собственное здоровье.

— Совсем на это не похоже, — замечает Марек. — И ваша дочь так не думает.

— Стоило ли растить ее, — говорит тюремщик, скорее всего отвечая собственным мыслям. Фраза могла бы звучать иначе: «Не должен ли я стыдиться того, что случилось?» Марек понимает, что замысел Моники осуществился, и это сильно его тревожит.

— Радуйся, что она есть у тебя, — вздыхает Марек.

— Ее у меня уже нет, — говорит тихо тюремщик. — Пан Колда отдал ее находскому рыцарю в служанки. Орал на меня, мол, я забыл, что служу у него, забыл, что я тюремщик.

— Хороший у тебя пан.

— Я научился не осуждать своего пана, — замечает тюремщик так, словно и сейчас его защищает. Голос его полон ненависти, но в то же время в нем звучит уважение.

— Даже у черта не хватит духу проклясть его.

— Вы узник пана Колды, — спохватывается тюремщик и осторожно оглядывается, не слышит ли их кто-нибудь.

— Да, — кивает Марек. — А ты — мой тюремщик.

— Не могу я ничего делать, — мрачно говорит тюремщик. — Я давно уже сам себя потерял. Ничего не умею. Могу поступить солдатом в отряд или дровосеком в артель. Или вот, как сейчас, тюремщиком в башню. Иначе я никто. А теперь уж и вовсе ничего не значу: за собственную дочь постоять не могу.

— За Монику ты не бойся, — уговаривает ого Марек. — У нее было время догадаться, что она красива. Она сохранит свою женскую власть любой ценой.

— Вы, правда, так думаете, пан? — Тюремщик бросает на Марека взгляд, и в глазах у него загорается надежда.

— Придет время, и находский рыцарь попадет к тебе в тюрьму. Ты его, конечно, не будешь здесь откармливать!

— Этого грубияна? — возмущается тюремщик.

— А тебя, пожалуй, ждет большая честь, — продолжает Марек свои пророчества.

— Какая?

— Будешь здесь сторожить Яна Колду!

— Пан, единственное мое спасение в том, что я хороший тюремщик. Зачем вы меня унижаете? — стонет тюремщик, затыкает уши и выскакивает из камеры.

Теперь он опять осторожен: по выходе не забывает запереть за собой дверь.

Что нужно было бы сделать богу, чтобы избавить этот край от пана Колды? Заменить день ночью? Поменять местами небо и землю? Уничтожить время и пространство? Марек не может на это ответить. Все остается по-прежнему: пан Колда сидит на коне — у него власть, и он распоряжается судьбами людей. Рядом с ним не чувствуют себя спокойными ни мужчины, ни женщины. Даже Моника. Марек не понимает, что же все-таки с нею произошло. Ведь она хотела убежать в какой-нибудь город. Она даже взяла его послание — крестик со святыми мощами. Неужели она вздумала просить у пана Колды разрешения покинуть замок? Или находский пан был частью ее плана? А может быть, она пыталась выйти из замка и ее схватила стража? И последовало наказание: Монику отдали в служанки находскому рыцарю?

Что изо всего этого выбирает Марек? Первое. Моника умеет играть с огнем. И с паном Колдой. Марек убеждает сам себя, что его несчастья окончились. Теперь на очереди счастье. В самом потаенном уголке своего сердца он сохраняет искорку надежды. Он раздувает ее терпеливо и долго, пока не вспыхнет пламя. Надежда превращается в уверенность. Марек в воображении дорисовывает будущее. И, как полагается, отдыхает, когда эту работу оканчивает. Теперь он снова может ждать.

Этот день особенный. Он начинается с того, что тюремщик приносит ушат воды, моет Марека и даже бреет и подстригает ему волосы. Марек меняется на глазах, он выглядит помолодевшим и способным к самостоятельным решениям. В его взгляде вновь непокорное выражение, но следы его пребывания в тюрьме смыть с лица не удается.

— Пойдете к пану Колде в гости, — говорит тюремщик.

— Зачем он меня приглашает?

— Пан Колда не приглашает, а приказывает явиться.

— Что он празднует?

— С замка снята осада. Его владения в безопасности.

— И я должен при этом присутствовать?

— Наверное, хочет похвастаться перед врагом!

Тюремщик завязывает Мареку глаза черным платком и ведет через двор к замку. Марек наслаждается опьяняющей силой свежего воздуха. Спотыкаясь, плетется за тюремщиком и пытается представить себе небесную синь с сияющим солнцем. Солнце в его воображении мощное и горячее. При свете солнца чувствуешь себя в безопасности. В Мареке играет молодость, и она утверждает, что он жив не только сейчас, но будет жить и дальше.

Только в парадном зале тюремщик снимает с глаз Марека платок и отходит в дальний угол.

Марек ослеплен потоком солнечного света, в ушах шум от музыки и криков. Он пытается разобраться в том, что происходит вокруг. Что это? Пир по поводу победы? Много ли тут дворян? Или это просто попойка? Скорее всего, и то и другое. Потому что, хотя головорезы пана Колды и разряжены, как паны, но не могут скрыть адского пламени, горящего на их разухабистых лицах. Даже их смех говорит о том, что каждый уже не единожды проклят. Природа произвела их на свет если не с досады, то определенно по недосмотру. Чтобы вы-глядеть по-человечески, им следовало бы сунуть под стол не только ноги, но