Борис Дедюхин - Василий I. Книга 2

Сколь много паломников и учеников перебывало у Сергия, никто не считал, но та тропинка в глухом лесу, что некогда вела к его Троице, нынче превратилась в большую дорогу. Конечно, леса вокруг монастыря по-прежнему глухи, в них еще ловят бобров и есть довольно мест для новых иноческих обителей, но Сергий всегда отправлял своих последователей подальше от Москвы — в пределы тверские, новогородские, костромские, вологодские. И по его кончине, храня заветы великого подвижника земли Русской, устремляются ученики его в северную да заволжскую глухомань.

Многие игумены, иноки, священнослужители, глубоко опечаленные смертью богоносного своего наставника, решили покинуть ставшие многолюдными московские монастыри и пойти в леса Верхней Волги. Пожелал пойти с Василием в Нижний Новгород, с тем чтобы основать там в память учителя иноческую обитель, и преподобный Савва. Он был игуменом Дубенского монастыря, который поставил Сергий по желанию и на средства Дмитрия Донского «в благодарность Богу за победу над Мамаем».

Василий, конечно же, рад был взять с собой Савву, и тот начал уж готовиться в дальний путь, как опять заявил своеволие Юрик: вспомнил, что Савва когда-то обещал будто бы пойти к нему в Звенигород, устроить монастырь в его уделе на любом полюбившемся месте.

— Помнишь, были вы с крестным моим, с Сергием, приглянулась тебе гора Сторожа в том месте, где речка Разварня впадает в Москву? — подступал с некой даже обидой Юрик.

— Помню, сын мой, не запамятовал и слово свое сдержу, однако допрежь скрепу в новых землях надобно установить.

Судьба Саввы решилась сама собой: выяснилось, что преподобный Никон, которому Сергий передал игуменство, с горя и потрясения удалился в безмолвие, и братия неотступными просьбами уговорила смиренного Савву принять на себя управление Троицкой обителью. С Василием вместо себя Савва послал двух подвижников — Аврамия и Григория.

Вызвалось пойти и еще несколько насадителей иночества, распространителей веры православной и просветителей слова Божьего, и среди них, к изумлению всеобщему, новокрещеный Мисаил. Василий даже и не сразу понять смог, когда тот пал на колени со словами:

— Благослови, царь!

— Чего хочешь, Маматхозя? На женитьбу я тебе дал благословение.

— Не Маматхозя я — Мисаил! — Он вскинул твердые и блестящие, словно речная галька, глаза и не сумел скрыть в своем взгляде злобы. — Какой я жених!.. В монастырь хочу.

Василий насторожился, уловил и в голосе некую враждебность и вызов.

— Та-ак, Мисаил… Значит, нелицемерно крестился ты, веруешь в Бога-отца, Сына и Святого Духа?

— Молюсь. По праздникам и когда согрешу.

— «Когда согрешу…» Всегда надобно. Значит, послушником стать хочешь?.. Что же, люди в черных рясах у нас уважаемы и чтимы.

— Христос сказал, что они — соль земли.

— Житие у них многострадальное.

— Не убоюсь трудов праведных, во всем на Господа одного положась. — Мисаил говорил как по писаному, видно, загодя все эти слова наизусть затростил. Снова коротко и зло блеснул глазами, добавил приглушенно: — Все на волю его отдаю — казнить или миловать, неисповедимы пути Господни!

— В какую же обитель тебя берут? — Василий смотрел на толстяка Мисаила и не мог представить себе его среди тихих узколицых иноков.

— Возьми меня с собой в Нижний, а там я и сам решу, может, в пещере какой, может, в столпе с глаз людских скроюсь.

— Бог тебе в помощь! — И Василий протянул руку для целования.

Мисаил вздрогнул широкой спиной, будто его арапником огрели, ткнулся в руку великого князя не губами, а мокрым, вспотевшим от волнения носом.

В тот же день Василий позвал к себе Тебриза:

— Ты мне трех ордынских вельмож креститься привез, помнишь?

Многоопытный Тебриз, близко и не раз видавший смерть, смотревший в глаза многим ханам и князьям, хорошо знающий цену жизни, верности и предательства, сразу же догадался, что за вопросом великого князя кроется что-то нешуточное. Ни звука не проронил, только наклонил повинно голову, подтверждая этим: да, помню.

— Двое прижились, а третий в монахи просится, оскопиться, знать, хочет…

— Жених? — По губам Тебриза скользнула нехорошая усмешка.

— Чего скалишься?

Тебриз снова уронил на грудь голову.

— Ты в чем-нибудь повинен передо мной, что в землю тупишься?

Тебриз охотно вскинул свои правдивые глаза, светлые и преданные, весь обратился в зрение и слух.

— Пойдешь со мной в Нижний. Не со мной — с переселенцами, поближе к монахам держись, хоть ты и не в ладах с ними. Потерпи уж. Глаз не спускай с христовой братии…

— Понимаю, княже, потерплю… — Тебриз действительно все понимал, добавил: — А этот новокрещеный Маматхозя однажды оскорбил меня, назвав донгузом.

— Ай-яй-яй! — ужаснулся Василий. — Назвать свиньей правоверного мусульманина, каким являешься ты!..

— Да, великий князь, такое оскорбление можно смыть одной только кровью.

— Ступай! И будь осторожен, как вепрь.

— Буду как кабан-единец! — все понял Тебриз.

Выход из Москвы Василий назначил на шестое декабря. Специально подгадал на Николу Зимнего: слишком ответственное затевалось дело, чтобы не заручиться поддержкой русского угодника, покровителя детей и путников. Добрым знаком было и то, что нижегородцы, предуведомленные о прибытии к ним великого князя московского, прислали Василию Дмитриевичу в подарок седло — железные стремена, инкрустированные бронзой, из бронзы же хитрый узор растительный, вроде хмеля, вьется по лицевой стороне плоских дужек и по донцу. С седлом вместе пришло и донесение Василия Румянцева, который подтвердил то, что уже доносил Максим, но добавил, что ехать в Нижний Новгород надо не просто со свитой и охраной, но захватив надежную рать.

Василий собирался въехать в Нижний Новгород на большом белом коне под непрерывный трезвон церковных колоколов и приветственные клики граждан Низовой земли, счастливых возможностью стать под руку Москвы. Донесение Василия Румянцева опечалило и встревожило его: торжественно-победительного восшествия уж не предвиделось. Добавил беспокойства Киприан, который попервоначалу не хотел идти с Василием, однако в последний момент передумал:

— Коли ратью идешь — и мне не страшно, силой-то мы и суздальских епископов обломаем.

От митрополита хорошо, крепко пахло миром и ладаном, свежестью опрятного человека. Таинственно мерцал на кресте любимый аметист. Карий взгляд, теплый, беззрачковый. Вроде и прямо глядит, а все как-то выше лба.

— Не на лук наш уповаем, не оружие наше спасет нас, Господи, но Твоея всемогущая помощи просим и на Твою силу дерзающе, на врага наша ополчимся…

Глава VIII. Где рука, там и голова

В России покорение удельных князей шло рука об руку с освобождением от татарского ига.

Борис Константинович величался князем великим, поскольку его княжество Нижегородское тоже великим звалось — не за размеры, но за самостоятельность, независимость. И очень дорожил он этим своим званием, потому что далось оно ему трудно, много муки претерпеть ему пришлось, прежде чем смог взгромоздиться на престол.

Был Борис третьим сыном суздальского князя Константина, и ему в удел достался Городец, называвшийся еще Волжским Городцом, Городцом-Радиловом или просто Радиловом. В народной молве известен он был еще как Малый Китер в отличие от Великого Китера (Китежа), который стоит теперь на дне озера Светлояра со всеми домами, церквами, монастырями с того дня, как скрылся там, не желая сдаваться в плен татарам.

Хотя Городец и самый древний в здешней земле, и самый прославленный (а некогда он был еще и самым главным: брат Александра Невского Андрей сделал его столицей княжества, предпочтя и Суздалю, и Нижнему Новгороду), однако лучшие времена его давно прошли, слыл он теперь городом третьестепенным.

Правивший в Нижнем Новгороде брат Андрей рано умер бездетным, и отсутствие наследников Борис посчитал своей удачей, не мешкая, прирезал Андреев удел к Городцу. Однако свои права предъявил старший брат — суздальский князь Дмитрий. С помощью Дмитрия Ивановича московского, с которым он породнился, отдав ему в жены дочь Евдокию, Дмитрий силой удалил Бориса из Нижнего, который стал теперь стольным городом княжества. А когда и старший брат отбросил свои земные помышления, Борис съездил в Орду за ярлыком и, казалось, прочно овладел наконец Нижним Новгородом, однако вмешались сыновья Дмитрия Семен и Василий Кирдяпа, не захотели удовлетвориться Суздалем и повели с родным дядькой борьбу не на живот, а на смерть. Сами едва ли одолели бы, но опять вмешался великий князь московский, принудил Бориса вернуться в Городец. Через шесть лет скончался и Дмитрий Иванович Донской, вздохнул Борис облегченно, полагая, что теперь-то путь к великому столу открыт. Второй раз помчался за ярлыком, но не застал в Орде Тохтамыша, который отправился к границам Персии воевать с Тамерланом. Нетерпение и жажда высшей власти так снедали Бориса, что он кинулся догонять хана, а затем больше месяца странствовал с ним в унизительной роли просителя и приживалы, но таки добился вожделенного ярлыка. И вот уже два года, как он великий князь.