Владислав Бахревский - Долгий путь к себе

Ничего не хотелось: ни видеть, ни слышать, ни думать.

Но не думать человеку не дано.

«Какой я маленький!» — удивлялся князь Иеремия, лениво обводя взглядом высокий черный потолок, темные стены и невероятных размеров диван.

Неслышно отворилась дверь. Пан Машкевич, поклонясь, смущенно сказал:

— Ваша милость, его милость пан Тышкевич просит отобедать с ним.

— Скажите его милости, что вы искали и не сыскали мою милость.

Встретиться теперь с Тышкевичем было для князя Иеремии все равно что отхлестать себя розгой. Утром пришло известие: Кривонос уничтожил в Бердичеве все костелы, разорил Быстрик, забрал там двадцать пушек и теперь идет к Попонному.

Полонное принадлежало краковскому воеводе Любомирскому. Это была очень сильная крепость, сильнее Львова. Двойные стены, множество башен, несколько десятков пушек. Потерять Полонное — лишиться всей Волыни.

— Господи! Дай же мне пробудиться от страшного сна!

Помышлял быть героем… В чем же дело? Будь им! Спасай! Да только вот жолнеры ненадежны, а города, которые надо спасать, желают отворить ворота твоему врагу, а тебя самого схватить и повесить на воротах вниз головой. Попробовал представить себе, как это — висеть вниз головой, и не смог представить.

Подошел к окну, приоткрыл штору.

По лужайке, в разорванной от плеча до пояса сорочке, бежала девушка, всклоченная, взмокшая, испуганная. Она оглядывалась через плечо на преследователя и не увидела, что навстречу ей бежит еще один жолнер.

— Это уже слишком! — князь нахмурился, но не позвонил и не отпустил шторы.

Девушка, бежавшая по лужайке, увидала наконец, что попала в западню, ноги у нее подкосились. Упала, покатилась по земле, забилась, закричала, и тут на нее кинулись преследователи.

Князь отошел от окна, сел на диван, забился в угол.

Нет! Он ничего не хотел знать. Ничего.

Дверь снова отворилась, и вошел все тот же пан Машкевич.

— Ваша милость! К вашей милости прибыло посольство из Полонного.

Вишневецкий вздрогнул:

— Что они хотят?

— Они просят помощи.

Князь Иеремия спрыгнул с дивана, подошел к окну и, слегка дотронувшись до занавески, глянул на зеленую лужайку.

— Немедленно! — сказал он шепотом. — Немедленно… выпроваживайте войска из Грицева. И чтоб без большого шума. Посольству подайте обед. Я выйду к обеду.

И, едва дверь затворилась за Машкевичем, он снова, в который раз, кинулся на диван и лежал как мертвый, глядя открытыми глазами в черный потолок и не шевелясь.

Он знал, что не пойдет в Полонное. Ни за деньги, ни за славу, ни за само бессмертие.

Ему виделся Пшунка. Та самая картина. Пшунка бежит, кровь хлещет из культи.

— В осаду мне нельзя, — сказал он себе.

Князь вышел к обеду, производя впечатление железного человека. Выкованное страданиями и заботой железное лицо, железные движения, железные слова.

Обед был сытен, но нарочито прост: вино, мясо, гороховая подлива, зелень.

Послы предложили князю прибыть в Полонное и взять оборону города в свои руки. Обещали деньги ему и его солдатам. Пушек у них восемьдесят, две стены, много шляхты и жолнеров. Провиант запасен на шесть недель.

— Не могу, — был ответ князя. — Доменик Заславский назначил сбор войск в Старо-Константинове. Большая часть моего отряда уже на марше. Судьба Украины будет решена в боях под Старо-Константиновом. Мое место там, где я более всего нужен Речи Посполитой.

— Мы встанем перед вами на колени, князь! — вскричал седоусый шляхтич. — Полонное — ключ ко всей Волыни. Это понятно каждому. Лишить нас поддержки невозможно.

Князь резко встал:

— У вас двойные стены. У вас восемьдесят пушек! Ваше дело — сковать силы казаков. Мы же нанесем им сокрушительный удар под Старо-Константиновом, и казаки из-под вашего города разбегутся, как… как клопы от кипятка! Честь имею!

Откланялся, вышел из залы, сел на коня и уехал.

Холопы города Полонного дали казакам возможность поставить лестницы, и город пал на второй день осады.

В Варшаве заседал конвакационный сейм, начавшийся 16 июля.

Семнадцатого был заслушан отчет Адама Киселя о его прошлогоднем посольстве в Москву, где велись переговоры о союзе против татар и о переговорах Киселя с казаками.

Канцлер Оссолинский доложил о своих посланиях в Турцию великому визирю и о том, что усилия эти не остались втуне. Тугай-бей отозван из войска Хмельницкого, хан Ислам Гирей не осмеливается действовать вопреки воле султана.

Часть магнатов — партия Вишневецкого — попытались оклеветать и свалить канцлера, но это им не удалось.

Тогда явилось перед сенатом дело Адама Киселя. Партия Оссолинского предложила выразить брацлавскому воеводе от имени сената и Речи Посполитой благодарность за Удачное посольство в Москву, за переговоры с Хмельницким, которые заставили казачьего гетмана бездействовать. Противники же представили на рассмотрение сената документ, в котором Адам Кисель выглядел изменником.

Некий Ярема Концевич, казачий лазутчик, был пойман и на допросе показал, что пан Кисель дал городу Бровары, признавшему власть Хмельницкого, пятьдесят гаковниц, две пушки и достаточно пороха. Адам Кисель в измене не одинок. Афанасий, владыка луцкий, прислал Кривоносу семьдесят гаковниц, восемь полбочек пороха, достаточно олова и, сверх того, семь тысяч деньгами, призывая казаков ударить на Олыку и Дубно.

Пришлось Адаму Киселю, вместо ожидаемых наград и почета, оправдываться и отводить от себя подозрения в измене. Это ему удалось, но конец прениям подвел архиепископ Львова Красновский.

— Кисель в своих переговорах извиняет содеянное казаками зло и на этом основывает трактаты, в коих извиняет и самих врагов — на то он русин!

О выражении благодарности не договорились, но тут пришло письмо от Доменика Заславского, который сообщал о взятии казаками Полонного и о договоре Хмельницкого с Москвой.

Страх объял депутатов. Было тотчас принято постановление: создать комиссию во главе с Адамом Киселем и отправить ее к Хмельницкому.

Все делалось панически суетливо и быстро: Адам Кисель выехал из Варшавы ночью.

Неизвестно, на чем основывался Доменик Заславский, сообщая сенату о договоре Хмельницкого с Москвой.

Договора не было. Было всего лишь письмо хотмыжского воеводы Болховского, который писал: «И я тебе объявляю… стоим с теми царского величества ратными людьми для обереганья его царского величества украинных городов и мест от приходу крымских и ногайских татар. А что будто на вас хотим стоять, и то нехто вместил вам неприятель християнские веры, хотя тем в православной християнской вере ссору учинить. И вы б и вперед от нас того не мыслили и спасенья никакова не имели: и от вас никакова дурна не чаем и спасенья не имеем потому, что вы с нами одное православные християнские веры».

Письмо это Богдан Хмельницкий получил в походе, двигаясь неспешно в направлении Старо-Константинова.

Тринадцатого июля в Росоловцы, расположенные в пятнадцати верстах от Старо-Константинова, пришли отряды Вишневецкого и Тышкевича. В самом Старо-Константинове уже стояла конница князя Корецкого и шляхтича Суходольского. Зная дурной, кичливый нрав князя Иеремии, они поспешили явиться в его ставку и объявили о желании быть под его рукой. Сил у шляхты набралось чуть больше десяти тысяч, но к ним на помощь спешил восьмитысячный корпус королевских мушкетеров под командой литовского обозного Осинского.

Максим Кривонос двинулся к Старо-Константинову на второй день после взятия Полонного. По дороге в его войска влился отряд уманского полковника Ганжи.

Не очень-то веря в боевую мощь крестьянских куп, которые составляли большинство в войске Кривоноса, Богдан Хмельницкий отправил под Старо-Константинов свой Чигиринский полк. Армия Кривоноса насчитывала шестнадцать тысяч конницы и пехоты и имела более сорока пушек. Эта армия взяла много городов, всегда превосходя числом противника. Ныне ее ждало иное испытание: встреча в поле с регулярным войском.

Такова была расстановка сил перед самым большим и решительным сражением летней кампании 1648 года.

Пчела вилась где-то у левого виска, и он ее не видел и не знал, что делать: то ли махнуть рукой и отогнать ее, она может и опередить, вонзиться в глаз, то ли покориться и ждать, замерев, пока она сама улетит.

Пчела и впрямь скоро улетела, и тогда он проснулся.

Вершинка палатки была просвечена солнцем.

«Заспался, — покорил он себя и вспомнил сон. — Покусать нас все равно покусают. Лишь бы не до смерти».

И подумал о том, что многие сегодня умрут, убитые пулями, ядрами, саблями.

Его пробуждения ждал вернувшийся из разведки казак.