Фарт. - Антонина Дмитриевна Коптяева
Фарт. читать книгу онлайн
Роман «Фарт» (1940 г.) посвящен становлению характера советского человека. Действие происходит в Сибири на золотых приисках в конце 30-х годов.
В романе автор рассказывает о золотом прииске, взаимоотношениях между рабочими на этом прииске, дружбе, любви и предательстве. Особенно выпукло, события романа просматриваются сквозь призму коммунизма, сквозь которую писательница преподносит нам своё творение.
До введения государственной монополии на золото, старатели были подобны хищникам. Жадно выискивая золотые крупицы, они всяческими способами стремились утаить найденное золотишко от хозяина, ибо «золото отберут, да ещё плетей вложат. Такая премия была при старом режиме». Вот и мыли золотишко потихоньку. Самые же «фартовые», празднуя удачу, пили спирт, гуляли, а потом, обезумев, хватались за ножи и лилась красная горячая кровь вперемешку с золотым песком. Но Советская власть вывела старателей из хищников и приравняла их к рабочим. Открываются новые шахты, труд становится более организованным, механизированным. Улучшаются условия труда и быта, строится новый клуб. Люди начинают тянуться к образованию.
Возле высокого шахтового копра стояли приезжие с Незаметного и ороченские ответственные работники, окруженные растущей толпой. Смуглое лицо Сергея Ли, который тоже чувствовал себя именинником — разве он не подхватил начинание своего приискового ударника? — цвело сдержанной улыбкой. Но он заметно волновался, желая триумфа Егору Нестерову, — а через него своему профсоюзному комитету, — и потому, то и дело отвлекаясь от гостей, шептался то с Черепановым, то с заведующим шахтой. Солнце сияло в светлых изгибах труб духового оркестра клуба, и стоявшие вблизи люди щурились от этого ослепительного блеска.
Над отвалами кулибины[15], над бревенчатой вышкой копра с красным флажком, всхлопывающим на ветру, голубело августовское небо. Желто-серый цвет одежды шахтеров, почти сливаясь с цветом приисковых отработок, роднил их с окружающей обстановкой. Как будто земля отмечала тех, кто спускался в ее недра, и вид любого из них сразу напоминал о забоях и золоте.
Все рабочие интересовались предстоящей встречей, большинство радовалось. Было шумно, потом кто-то крикнул:
— Идут!
Все притихли, и в настороженной тишине послышался глухой топот шагов и голоса выходящей смены. А цифра уже обгоняла их, передаваясь от одного к другому среди ожидающих.
— Девять и шесть!
— Девять и шесть за смену!
— Девять и шесть десятых кубометра на человека!
Все почтительно расступились, давая дорогу, и самые отсталые звенья смены выходили с таким самодовольным видом, словно и они содействовали победе новаторов.
— Идут!
— Идет!
— Ура Нестерову!
— Егору Не-естерову!
Широкие горла труб уставились навстречу героям дня; громом туша, солнечными отблесками приветствовали группу шахтеров, усталых и улыбающихся. Прижмуриваясь от света, медленно выходили они из двери шахты.
Нестерову и его звену передают цветы, произносят речи. Он снимает шахтерку, вихрастый, сероглазый, и отвечает на приветствия. Солнце смуглит его большой открытый лоб, он щурится, улыбаясь чуть смущенной улыбкой. Говорит громко. Его слушают. Ему весело подмигивают. Показывают руку с оттопыренным большим пальцем: «Во, дескать, молодец!»
Улыбка Егора становится шире. Он рад общему сочувствию. Когда он умолкает, опять, как взрыв раздается шум голосов. Гремит музыка. Взлетают над толпой шляпы и кепки. Перекрывая весь шум и гвалт, взвивается давешний задорный теноришко:
— Молодец, Егорка! Не подкача-ал! Ура-а!
— Ура! — подхватывают шахтеры вечерней смены и смеются, торопливо стуча сапогами по лестницам.
27
После митинга Егор не нашел Мишку в помещении раскомандировочной. Удивленный и немножко обиженный поспешным его уходом, он нарочно не торопился домой: «Пускай теперь меня подождет».
Держа под мышкой, точно банный веник, огромный букет из махровых астр, левкоев и георгинов, Егор медленно шел по прииску. Он был доволен удачным днем, очень растроган общим вниманием и даже этим неудобным, стеснявшим его букетом.
Было часов семь вечера. Светло желтели новые постройки прииска, широко раскинутого по долине. Везде виднелись груды еще не убранной щепы, а грузовики и тракторы все подвозили смолисто-пахучие лиственничные бревна. Егор остановился против еще не достроенного клуба и засмотрелся, как споро и ловко докрывали плотники крышу.
— Сменился, Егора? — окликнул его знакомый голос.
Егор поискал взглядом и в проеме высокого окна увидел маленькую головку Фетистова.
— Ты чего там?
— Да вот… работаю.
Егор поднялся наверх по качавшейся доске, сел на гладко оструганный подоконник (рам в окнах не было) и, свесив ноги, посмотрел на столяра. Тот, без шляпы, в брезентовом переднике, топтался у верстака в ворохе стружек. Свободно гулявший по будущему клубу ветер шевелил его реденькие волосы.
— Чего это? — спросил он парня, подмигивая на букет. — Или поднести хочешь?
— Самому поднесли, — с гордостью ответил Егор. — Мы сегодня без малого по десять кубометров на брата подали.
— Да ну? — испуганно и весело вскричал Фетистов; отложив рубанок, подошел к Егору, взял букет, лежавший у него на коленях и, жмурясь от удовольствия, понюхал… — Обожаю цветки, ароматы душистые. Бывало, в Малом театре бенефис чей-нибудь… Натащут букетов… Розы там всякие, гвоздики, эти самые, как их… горденции… Кайлом работал? — спросил он, обрывая свои воспоминания.
— А то чем еще? Так же, как все.
— Скажет! «Как все»! Кто цветы-то подносил?
— Встреча была. С Незаметного приехали и наши.
— С музыкой?
— С музыкой, — ответил Егор, и неудержимая улыбка появилась на его губах.
Фетистов легко вздохнул.
— Похлеще артиста чествуют. Теперь Марусенька твоя тоже возгордится.
Возле своего дома Егор встретил Мишку. Никитин в темно-сером шевиотовом костюме и при галстуке выглядел франтом.
— Куда ты так быстренько собрался?
Никитин лукаво сощурил тяжелые веки, тонкие лучики морщинок легли на висках.
— Я начинаю определяться. Знаешь Нюсю… работает мотористом на второй шахте? Еще у нас на Орочене бадейщицей была. Помнишь? Эх ты! У тебя память на девок словно у столетнего старика. Ты не обижайся, что я тебя с собой не зову… Сам понимаешь!
Никитин улыбнулся и пошел, пошевеливая на ходу широкими плечами; сипловатым тенорком негромко запел:
И за милого, за кирпичики
Полюбила я этот завод…
Но вдруг он круто повернул обратно и посвистел. Егор оглянулся с крыльца. Мишка медленно возвращался, точно напоказ переступая новыми ботинками. Выражение лица его было уже не озорное, а мучительно-напряженное, даже как будто виноватое.
Положив руки в карманы, слегка качнувшись с пятки на носок, он посмотрел на приятеля и сел прямо на ступеньку.
— Что? — спросил Егор, прислонясь к перилам.
— Хочу проситься в партию! Как ты думаешь?
— Заявление подать надо…
— Боязно! Один раз исключили, да еще теперь откажут… Может, мне сперва жениться? Ты не смейся… Меня ведь крыли по бытовой линии, в остальном я за собой плохого не знаю. Пил? Верно, пил. За бабами бегал? Бегал, не отрицаю. А теперь хочу решительно сократиться и по этой части.
— Поговори с Черепановым, — сказал Егор, сочувствуя Мишкиной идее, но не веря в ее осуществление. — Заслужить надо. Активистом настоящим сделаться.
— А ты?.. Давай вместе!
— Нет, я еще не годный… Чего-то у меня еще не хватает. Это ведь не просто — пошел да записался…
— Ну, ладно. — Мишка встал, отряхнулся. — Я и вправду поговорю с Мироном Устинычем. Пускай посоветует.
Нестеров долго смотрел вслед товарищу. Вот он идет, ударник Мишка Никитин, и невольная улыбка пробивается у тех, кто знал его года два назад беззаботным гулякой-старателем.
Теперь его по виду не отличишь от техника, а давно ли, увидев прилично одетого служащего, он говорил, сплевывая: «Гляди, Егорка, лягавый!»
«Сам галстук нацепил! Ишь, вышагивает!»
