Царский угодник - Валерий Дмитриевич Поволяев

Распутин зашел в торговый дом на Литовском проспекте, глянул на себя в длинное узкое зеркало, врезанное в квадратный каменный столб, стоящий посреди зала, зацепил глазом, что в бороде у него появился серебристый волосок, ловко ухватил его крепкими пальцами, дернул, сдул на пол. Пробормотал огорченно:

– Нечего растить седые волосы! Не старый еще… Рано! Какая-то старушка с родимым пятном на кончике носа, дорого одетая, в капоре, отделанном собольим мехом, кинулась к «старцу», потянулась к руке, смешно шамкая крупным, лишенным зубов, влажным ртом:

– Святой отец, благослови!

По лицу Распутина пробежала брезгливая тень, нырнула в бороду, он отшатнулся от старухи, но в следующую секунду сообразил, что это производит неприятное впечатление, протянул бабке руку для поцелуя, та звучно ее чмокнула, и Распутин отошел в сторону.

Филер, наблюдавший эту сцену из дверей, усмехнулся – он не любил Распутина.

«Старец» тем временем уже переместился в отдел старых вин, поставил на прилавок большую корзину, сплетенную из лозы, и, сощурившись, стал медленно читать названия, красочно напечатанные на этикетках.

Начал с шампанских. На «Мадам Клико» его взгляд не задержался. «Силлери Гран-Муссе» в больших черных бутылках он тоже обошел вниманием – дрянной небось напиточек-то, обычная заморская кислятина. Вместо этого шампанского лучше суточных щей выпить. В последнее время Дуняшка наловчилась по этой части – сварит щи, выстоит их сутки, сольет из кастрюли бульон – и в бутылки из-под шампанского. Пробкой покрепче придавит, сложит бутылки в корзину и – вниз, в хозяйский подвал, которым разрешено пользоваться почетному жильцу дома номер 64 по Гороховой улице, квартира номер 20, Григорию Ефимовичу Распутину,

Щи Дуняшкины такими сильными оказываются, что запросто вышибают тугие пробки – те, как свинцовые пули, с которыми ходят на лося, могут выкрошить из подвальных сводов каменные осколки, могут и человека покалечить, если тот случайно окажется рядом, – убить не убьют, но глаз высадят запросто.

И что в таком разе кислым распутинским щам «Силлери Гран-Муссе»? Детский лепет, дристушка из винной ягоды. А вот «Мине Жен Орижиналь» – это уже посерьезнее, и цена в три раза выше, чем у «Силлери», Распутин это шампанское пробовал. Остался доволен. «Мадерце», правда, уступает, но вино хорошее. Совсем иного класса, чем мадера, но после супа «Мине Жен Орижиналь», в отличие от «Силлери», можно выпить. Чтобы во рту оставался приятный вкус.

Имелось еще шампанское «Эксцельсиор», непонятно, чье оно – то ли французское, то ли португальское. Распутин в этих тонкостях не разбирался, но «Эксцельсиор» было, по его мнению, шампанским на любителя. Может, кому-то «Эксцельсиор» и нравится, а «старцу» – нет, ноги мыть еще годится, а чтобы в рот – не-ет, господа хорошие, увольте!

Распутин поплевал себе на руку, расправил влажными пальцами брови – в отдел вместе с подтянутым артиллерийским поручиком, перекрещенным новенькими скрипучими ремнями, вошла женщина, на которую «старец» сразу обратил внимание – чистая, как ангел. Такая чистая, что Распутин даже несколько оторопел, в следующий миг отметил невольно, что он готов вести себя, как повела старая бабка в капоре, отороченном собольим мехом, – готов плюхнуться перед этим ангелом на колени и потянуться губами к ее нежной руке…

При воспоминании о бабке, которая еще не ушла из магазина, все глядела на Распутина широко открытыми глазами и тихо молилась, Распутин поморщился: до чего же противная старуха! Пятно, расплывающееся у нее на носу, свидетельствовало о том, что бабка не Богом, а совсем иными силами помечена. Другое дело – эта чистая, с тревожными, умными глазами женщина, при виде которой в груди у Распутина сразу сделалось горячо. Он снова поправил влажными пальцами брови и смело, в упор глянул на женщину.

Поручик, поймав взгляд Распутина, нахмурился было, но в следующий миг обмяк, улыбнулся.

«Знает меня, – понял Распутин, – встречались ранее. А где встречались – вряд ли уже вспомню. Богу одному, пожалуй, это только и известно. Да и помнить всякие мелочи не обязательно – чего загружать впустую мозги? А вот баба у него – перший сорт, дюже хороша – чисто лесная ягода. Вкусная и душистая. М-м-м!» Поручик поклонился Распутину. Распутин кивнул в ответ и, желая привлечь к себе внимание дамы, заговорил громко, властно, потыкал пальцем в полку с «Мине Жен Орижиналь», потом ткнул пальцем в приказчика:

– Голубчик, положи-ка шесть штук в корзину!

– Слуш-юсь! – бодрым, хорошо отрепетированным возгласом отозвался приказчик.

– А если я возьму десять бутылок этой кислятины, твои рабочие смогут доставить вино ко мне домой?

– Всенепременно-с!

– Тогда десять бутылок!

– Кто это? – услышал Распутин за спиной шепот дамы. – Человек крестьянского вина, а берет дорогое шампанское…

Цель была достигнута. Распутин знал, что делал, внутри у него шевельнулась сладкая истома, он невольно подумал: «А неплохо бы этого офицерика загнать на фронт, тогда будут открыты все двери… Но чтобы заслать его в Тмутаракань, где немцы режут русским потроха и вывешивают их на столбы для просушки, надо побывать у папы…»

То, что Николай Второй уже вернулся из Ставки, Распутин знал – Муня Головина сообщила, да и сердце подсказывало, чутье у «старца» на этот счет было превосходное, он даже знал час, когда «папе» открыли ворота дворца в Царском Селе, – но звонить «папе» не спешил: Николай Второй позвонит ему сам. Это произойдет обязательно, Распутин верил в силу своего внушения.

– Это Распутин, – шепотом произнес офицер.

– Распутин? Сам? – Женщина удивилась. – Я его представляла себе другим.

– Это он и есть. Сам. Собственной персоной.

– Та-ак, милый… Еще подай мне вина старого, очищенного, – потребовал Распутин у приказчика.

«Очищенным» вином он по старинке называл водку. Водка здесь была выставлена разная – и «Смирновская», в толстых бутылях, украшенных вензелями, и «монополька», изящно и дорого оформленная, в серебре и опоясках, с величественной надписью, внушающей уважение: «Монополь», и «Державинская» – особо крепкая и особо горькая, такая горькая, что пить ее, как «монопольку», без закуски, нельзя – водка обязательно вывернет питока наизнанку, каким бы крепким питок ни был.

В Покровском жил когда-то один лохматый мужик, который, не морщась, выпивал стакан «державки», потом подносил ко рту свечку и рыгал – все лицо у него мигом окрашивалось страшным синеватым пламенем, это загоралось дыхание, в воздухе раздавалось гудение, потом – хлопок, и пламя, взвившееся было в воздух, исчезало. Никто в селе не мог повторить этот фокус, а мужик, незавидный, низкорослый, кривоногий, с небритым лицом, не морщась, выпивал еще один стакан и снова подносил ко рту свечку.

Бабы, присутствовавшие при этом смертельном номере, случалось, падали в обморок. Отыскать бы сейчас того мужика да показать его фокус Петербургу, но нет – сгинул умелец бесследно, растворился в бескрайних просторах Сибири. Жаль, талантливый пропал человек.

– И другого сорта водки