Садриддин Айни - Рабы

Бозор-амин поддержал Урман-Палвана:

—Власти уже гниют изнутри. К нам приезжал председатель комиссии Мухиддин-махдум Ходжаев.[132] Он тут собирал оружие и золото. Половину всего этого он сдал государству, а половину положил себе в карман. Теперь он ушел к басмачам. Военный министр Арифов, из бухарских джадидов, тоже готов восстать. Имеем достоверные известия.

Эти слова покрылись радостными возгласами. Молодежь, а за нею и старики захлопали в ладоши.

Такой знак одобрения не по душе пришелся мулле, он покраснел от гнева.

—Эти ваши рукоплескания — джадидский обычай. Обычай большевиков и иноверцев. Мы надеемся вашими руками утвердить ислам, а вы этими руками нарушаете обычаи шариата.

Хаит-амин резко прервал его:

—Ладно! Когда победим с божьей помощью, вас назначим раисом всего туменя. Тогда вы установите порядок по шариату.

Но мулла не успокоился:

—Сейчас Бозор-амин радовался, что джадид Мухиддин-махдум перебежал к басмачам. Чему ж радоваться? Этот Мухиддин — истый джадид, неверный. Я сам видел, как он папиросы курил. Если он стал басмачом, басмачество прогневит бога, принимая таких людей.

Урман-Палван утешил его:

—Не огорчайтесь! Басмачи его не приняли. Даже убить хотели. Он сбежал и от них. В Самарканд.

—Слава богу! — облегченно вздохнул мулла.

—Эй, мальчик, принеси-ка покурить! — крикнул в прихожую Нор-Мурад-Палван.

—Из кальяна курить не грех, отец?

—Грех! — ответил мулла. — Но от этого человек не становится богоотступником. А папиросы — это выдумка иноверцев. В священном предании сказано: «Кто переймет обычаи чужого народа, того считать принадлежащим к нему».

Мальчик внес кальян, украшенный тонким серебряным узором. Подойдя к Хаиту-амину, мальчик поднес мундштук к его губам.

Улыбаясь, Хаит-амин затянулся, глядя в глаза мальчику, и, посмотрев на его брови, обернулся к спесиво восседавшему мулле.

—Ах, курить из рук такого черноглазого и чернобрового красавца — это праведное дело. Иначе мы не оценим обещаний пророка, сказавшего, что такие мальчики нам будут служить в раю. — И повернул кальян к мулле: — Последуйте моему примеру. Ибо сказано: «Изредка кокетство и пляски, а изредка — божье богу и пророку его».

Мулла затянулся и, возвращая кальян Хаиту-амину, игриво взглянул на мальчика.

Этот взгляд муллы вызвал смех и опять рукоплескания. Но теперь мулла ничуть не рассердился, лишь лицо его покраснело.

Хотя мулла и разрешил курить, Палван-Араб из уважения к духовнохму сану вышел курить в прихожую. Затянувшись, он оставил у мальчика кальян и пошел во двор.

Мулла смутился.

—Чтобы доставить вам удовольствие, — сказал мулла Хаиту-амину, — я прикоснулся губами к кальяну, но мне неловко перед баем, — вон он пошел курить в прихожую, потому что я его ругал за пристрастие к табаку.

—Ругали? Почему же?

— Да, читал наставления. Это же обязанность муллы.

—Так вы прочитайте такое наставление и нам! — предложил Хаит-амин, чтобы утешить муллу.

Мулла заговорил так громко, чтобы его отчетливо слышали все:

—Мое первое наставление: как только победите, еще раньше, чем возвратится эмир, хватайте всякого, кланявшегося советским властям, и вешайте его!

—А это не слишком строго? Кто же тогда дождется эмира? Ведь и муллы не раз кланялись властям, даже льстили им, — усмехнулся Хаит-амин.

Мулла рассердился и заупрямился:

—Мулла, заискивающий перед неверными, наихудший богоотступник.

—Но ведь он носит чалму. Его надлежит почитать, как отца. Так ведь, мулла?

—Гнать их надо, таких мулл! Я слышал, что мулла из деревни Ходжа-Сактаре везде расхваливает новые власти. На пир басмаческого главаря Мулла Каххара он не пошел. Всюду говорил, что на этот пир потрачены награбленные у народа деньги, что такой пир поганый, и даже родных туда не пустил, чтобы и они не опоганились. Разве это мулла? Разве можно таких щадить?

Исмаил-мирахур,[133] слушая их разговор, порадовал муллу:

—Таких мулл мы расстреляем прежде всех.

Мулла, видя, что слова его действуют, продолжал поучение:

—Мое второе наставление заключается…

Но его прервал Палван-Араб, вбежавший в комнату в явной тревоге, чем-то взволнованный.

—Неслыханный случай! Все обернулись к нему.

Дрожа и задыхаясь, он рассказал:

—Когда я вышел во двор, на террасе я увидел тень. «Кто это?» — спрашиваю. А тень не ответила, спрыгнула с террасы и убежала на женский двор. Меня дьявол попутал, — я тоже побежал в комнаты к женам, все обыскал, даже в сундук с сахаром заглянул. Никого! Осмотрел кухню, комнатку рядом с кухней, под амбарами — никого! Кто-то здесь был и подслушивал!

Все вскочили с ковров, хватаясь за оружие, опрокидывая чайники, наступая на чашки и друг на друга.

—Увидев меня, он прыгнул на крышу, оттуда спустился по стене и ушел. Я думал, кто-то ходил к женам. Я перерыл их комнаты и только время даром потерял. Если мы его не поймаем, — беда, он приведет сюда красноармейцев.

Урман-Палван умолк и постепенно овладел собой.

—Скорей! Надо обыскать все вокруг! Надо непременно найти этого шайтана! Идемте скорей!

Щелкая винтовками, джигиты выбежали со двора, а оставшиеся в комнате молчали, подавленные страхом и опасениями.

—Что ж мне теперь делать? — первым спросил мулла и с перепугу сунул голову под одеяло, покрывавшее жаровню с углями.

Однако долго просидеть в таком положении — под одеялом не смог, от углей шел дым. Задыхаясь, мулла вытянул оттуда голову, а вслед из-под одеяла густо повалил дым.

—Что это? — подбежал Хаит-амин. Он приподнял одеяло и вытащил из углей чалму муллы. Она тлела и дымилась. Палван-Араб торопливо облил ее водой.

Воинственность муллы, исчезнувшая с первых же слов Палван-Араба, сменилась яростью.

—Я в этом доме потерял чалму! Хозяин обязан оплатить мне ее стоимость!

Хаит-амин ответил:

—Чалму потеряли? Радуйтесь! Сейчас можете потерять голову.

Ярость муллы исчезла бесследно. В комнате, полной чада, снова все смолкли.

Молчание нарушили джигиты, вернувшиеся с воинственными, возбужденными лицами; сжимая винтовки, они свирепо сверкали глазами: полчаса шарили вокруг по всем дворам, по всем тропинкам — никого!

У гостей Палван-Араба остался один выход — бежать, и басмачи поспешно приготовились к бегству. Надели широкие халаты.

Запрятали под халатами оружие. Сели на лошадей и остановились перед воротами.

Урман-Палван выехал вперед, осмотрелся вокруг. Ночь была звездной и тихой.

Урман-Палван вынул свисток и свистнул четыре раза.

На этот свист съехались дозорные, стоявшие на карауле вокруг деревни.

Басмачи бежали, оглядываясь на молчаливую деревню, торопясь поскорее и подальше уйти отсюда в степь. Палван-Араб остался дома.