Борис Дедюхин - Василий I. Книга 2

Сказать, что Василий был раздосадован, мало. Сказать, что разгневан, — повод невелик ко гневу. По пустякам государю гневаться не след — не в обычае и не в почете. Но сердит был и мрачен красивый лик его. Как посмел Юрик допрос ему этакий учинять? Как посмел неудовольствие и скорбь свою выказывать? Выходило, всем отчет великий князь давать должен, по любой малости. Это властитель-то московский?.. А еще и про пояс Вельяминов, будто бы подмененный на отцовой свадьбе, сведала Софья: откуда? Ни Трава, ни Свибл, никто из Вельяминовых слова не проронит — в этом уверен был Василий, но тем беспокойнее было ему: значит, кто-то такой в княжеском окружении есть, чьи помыслы и поступки от него скрыты… Рука стиснула железный поставец без свечи. Помедлив чуть, князь впечатал его с грохотом в стену. Сей же момент разлетелся по палатам соседним шепот многочисленных слуг. Но у дверей стихли: войти без вызова не посмели.

Во все прирезанные к Московскому княжеству новые города требовалось теперь определить надежных наместников, которые должны строго блюсти интересы великого князя, быть его послами и воеводами.

Двоих Василию удалось подобрать сразу: Григория Владимировича и Ивана Лихоря. Правда, и они немало поколебались, прежде чем согласились покинуть Москву. Большинство крепких бояр, связанных с обретенными их предками и ими самими увеличенными владениями — земляными с поселениями и разной рухлядью, меняло стольный град на украйну неохотно. Москва всегда была удивительно притягательна в равной мере и для русичей южных земель, и для выходцев из-за рубежа.

Знатный черниговский боярин Родион Нестерович, родоначальник бояр Квашниных, приехал в Москву со всем своим двором из тысячи семисот человек. Ехали бояре с семьями, челядью, дворовыми, слугами, дружинниками из Ростова, Мурома, Киева, Волыни — из многих и разных городов. Уже при Дмитрии Донском образовалось больше тридцати родов московских бояр — Бутурлины, Вельяминовы-Зерновы, Годуновы, Захарьины-Кошкины, Всеволжские, Заболотские, Карповы, Кутузовы и прочие. У Василия нашли приют многие новые люди, иные из них, как те же Юрий Патрикеевич, внук Наримантов, Иван Кошкин, Максим Верный, уже и заехали старых бояр, к их вящему негодованию.

Наместников Василий подбирал из обиженных либо разорившихся от каких-либо напастей бояр. Кто-то мог прельститься новой возможностью раз-богатеть, кого-то бы могло удоволить сознание, что он являет собой высший сан пусть местного, но правителя.

Более других приглянулся Василию боярин Владимир Данилович Красный-Снабдя, который сказал вполне прямодушно:

— Державной корысти ради заступлю, а потом, если дозволишь, в любезную Москву вернусь. Хоть через год, хоть через два…

Был Владимир Данилович из себя ничем не примечателен, так что спервоначалу и не понять было, за что его Красным прозвали. Прозвание такое получали всегда люди баские, рожаистые, как, к примеру, Васильев дед — Иван Второй. Но видно, ценят люди не только пригожесть — и за похвальные душевные порывы уважительно именуют Красным, как Владимира Даниловича.

Снабдя не был родовитым боярином, не имел вотчины — от отца перешедшей собственности, а входил в число детей боярских: землей владел условно — ни продать, ни наследникам завещать, ни на помин души в монастырь передать. Конечно, положение как бы не совсем устойчивое, однако же вольный человек, не холоп, каким был недавно совсем сам, как и отец и дед его были. Теперь при усердии и верной службе князю многим явилась возможность очень даже просто выбиться в люди наибольшие.

Старания и трудолюбия Снабде было не занимать стать, и, начав с малого клочка земли, скоро стал он держателем большого хозяйства. А еще считал он, что ему в жизни спорит, хотя склонен был подчас считать за везение собственную расторопность. Но как бы то ни было, сколько лихих годов ни пронеслось, сколько пожарищ, моров, набегов ни пришлось перенести, — удивительное дело — село его не пострадало ни разу! Незыблемо стояли даже самые первые курные избы и та первая, что стала когда-то его займищем на дикой земле, и те еще две, что подсоединились и сделали его владельцем починка, стоят как прежде, только чуть в землю закопались завалинками. Стал расти починок, в деревню превращаться: побежали вдоль по бережку реки Пресни уже избы и белые с трубами, а при них амбары, забои для скота, житницы, погреба, поварни, гумна, сенники, конюшни, птичники и мыльни, здесь же и дворы с одринами, где складывались плуги, сохи, косы. Скоро уж больше десяти челядинных дворов стало насчитываться, церковь возвеличалась на холме среди крестов — стал Снабдя владельцем сельца, которое выросло нынче в преизрядное село, такое, каким князю самому не зазорно владеть. И народ у него разный стал жить: вслед за холопами, крестьянами, сиротами, старожильцами стали поселяться и доверенные люди — тиуны, рядовичи, приказчики, конюхи.

Хоромы себе он поставил трехжильные: два круглогодичных жилья и верхняя еще, горняя надстройка — летняя. Но не избы, горницы, повалуши и сенники, из которых состояли хоромы, не богато изукрашенные всходни-крыльца с кувшинообразными стояками и остроконечными, кровлями, не изукрашенные резьбой ворота большого двора, посреди которого и стояло, по русскому обыкновению, жилье, а дорога, ведшая к владельцу, прежде всего говорила о том, что хозяин тут радетельный, мощеная, с канавками по бокам, чистая и в дождь и в снег.

«У меня таких в Кремле нет», — с завистью подумал Василий, но вместе и утвердился в правильности своего выбора: таким и должен быть великокняжеский наместник. А еще похвалил себя за решение самолично навестить Снабдю, а не затребовать его к себе во дворец.

Когда приехал без предупреждения великий князь Снабдя сидел в горнице, читал Псалтирь На нем была обычная исподняя одежда для дома узкий короткий, до колен, зипун из белой тафты Услышав цоканье копыт на мостовой, одел на себя кафтан, длинный, до икр, с длинными же, в складках, рукавами. А когда понял, кто приехал, то и третью одежду накинул на себя — широкую в плечах ферязь.

— Богато живешь! — произнес будто бы с упреком Василий, и Снабдя не знал, как расценить это, припал на колено перед высоким гостем. А тот наметанным взглядом схватил и то, как одет боярский сын: разглядел сразу, что зипун не из крашенины, а из привозного атласа и с воротником, разукрашенным обнизьем — шитым жемчугом, что и кафтан сшит не до пят, дабы видеть все могли раззолоченные сапоги, что ферязь не абы каким мехом подбита — куньим.

— Вот почему тебя Красным прозвали — наряжаться любишь! — В голосе великого князя прослушивалась лишь добродушная усмешка, и Снабдя поднялся с колена, ответил с большой серьезностью:

— Ко мне такое рекло присмолилось, когда я на рать с Дмитрием Ивановичем собирался. Кольчугу-то все одевали поверх рубахи да козлиной кожи, а я, отрок неразумный, прямо на голое тело. Ну и стал красным, как рак, кипятком обваренный.

— Э-э нет, боярин, знаю я, за что Красным тебя сотоварищи прозвали: как перешли Дон, стали исполчаться для битвы с Мамайкой, ты ту кольчугу Максиму отдал.

Тут только заметил Снабдя скрывавшегося за спиной великого князя боярина Максима, смутился и покраснел — верно, что как ошпаренный кипятком рак. Объяснил спотыкающимся голосом:

— Дэк… это, великий князь, мой побратан — Максим-то твой. Мы с ним тогда крестами нательными поменялись… Братом крестным он мне сделался, все одно что одноутробным… — Но видно, самого Снабдю объяснение не удовлетворило, побоялся, видно, что в хвальбе его могут заподозрить. Он помолчал в задумчивости, мотнул головой и продолжал уже голосом твердым, словно бы встряхнувшись в душе, набравшись решимости: — Дэк, бывает же и так: живут как братья, а считаются как жиды, особенно если ангел смерти поблизости начнет летать, как тогда… Просто тяжела и велика мне была та кольчуга, скажи, Максим?

— Да, — подтвердил его побратим, — тебе ведь тогда пятнадцатое лето шло, тела ты еще не набрал, а я постарше.

— Дэк, и покрупнее ты от роду, помогутнее.

Снабдя проводил гостей с красного крыльца через повалушу и сенник на заднее, которое тоже было крытым и с резными подпорками.

— Крепко живешь! — снова похвалил Василий, оглядывая двор с дворищем, гуменник с пожнями, скотные клети и хлебные амбары.

— С умом собину нажить, а без ума — растерять, — вставил Максим.

— Собинка моя славна, это так, да собник-то я плохой, середка на половинку…

— Будешь полным хозяином своей собины, коль послужишь мне, — подвел великий князь к цели своего приезда и сказал, что Максим, вернувшись вчера из Нижнего, посоветовал именно Снабдю назначить туда наместником.

— Конечно, свое прироженье нельзя вести к порухе, — несколько неопределенно ответил боярин, то ли свою собственную собину имея в виду, то ли Нижегородское княжество, сроднившееся теперь с Московским.