Генрик Сенкевич - Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 5

Безмерная боль порою сама себя убивает, сменяясь бесчувствием, вот и он наконец впал в бесчувствие.

И тут ему дали знать, что супруга коменданта желает говорить с ним.

Халим не узнал Азью после того разговора. Куда девалось оцепенение! Глаза его горели, как у рыси, лицо сияло, белые клыки поблескивали из-под усов, — и в дикой своей красе он был как две капли воды похож на страшного Тугай-бея.

— Господин мой, — спросил Халим, — как случилось, что бог взвеселил твою душу?

А Азья на это:

— Халим! Темную ночь бог на земле днем сменяет и солнцу велит из моря подняться. Халим, — он схватил старого татарина за плечи, — через месяц она станет моей навеки!

И такое сияние шло от смуглого его лица, таким он казался прекрасным, что Халим принялся бить ему поклоны.

— Сын Тугай-бея, ты велик и могуществен, и коварство неверных тебя не осилит!

— Слушай! — сказал Азья.

— Слушаю, сын Тугай-бея!

— К синему морю пойдем мы, где снег только в горах лежит, и уж если воротимся в эти края, то во главе чамбулов, — неисчислимых, как песок приморский, как листья в здешних пущах, меч и огонь неся с собою. Ты, Халим, сын Курдулука, еще нынче отправишься в путь. Отыщешь Крычинского и скажешь, чтобы людей своих привел к Рашкову. Адурович же, Моравский, Александрович, Грохольский, Творовский и все, кто жив из литовских татар и черемисов, пусть со своими отрядами тоже приблизятся к войску. Чамбулам, что с Дорошем на зимовище стоят, пусть дадут знать, чтобы со стороны Умани подняли внезапно великую тревогу, тогда гарнизоны ляшские покинут Могилев, Ямполь и Рашков и в глубь степи направятся. Если на пути моем войска не будет, я в Рашкове одни пепелища да пожарища оставлю!

— Помоги тебе бог, господин! — ответил Халим.

И принялся бить поклоны, а Тугай-беевич нагнулся к нему и несколько раз повторил:

— Гонцов рассылай, гонцов рассылай, всего месяц времени у нас.

Затем он отпустил Халима и, оставшись один, принялся молиться, ибо грудь его исполнилась счастьем и благодарностью богу.

Молясь, он невольно поглядывал в окно на своих татар, они как раз выводили коней на водопой к колодцам. Майдан зачернелся от толпы; тихо напевая монотонные свои песни, татары тянули скрипящие журавли и выплескивали воду в колоды. Из конских ноздрей струями валил пар и застил свет.

Вдруг из главного дома вышел Володыёвский в кожухе и яловичных сапогах и, приблизясь к татарам, стал что-то говорить им. Они слушали его вытянувшись и, вопреки восточному обычаю, стянув с голов меховые шапки. При виде коменданта Азья прервал молитву и буркнул:

— Хотя ты и сокол, не долететь тебе, куда я долечу, один останешься ты в Хрептеве, в тоске и печали.

Володыёвский, поговорив с солдатами, воротился в дом, и на майдане снова послышалось пенье татар, фырканье коней и заунывный, пронзительный скрип колодезных журавлей. 

 ГЛАВА XXXVI

Маленький рыцарь, как и предвидела Бася, узнав о ее намерениях, закричал, что никогда на это не согласится, что сам он ехать не может, а одну ее не пустит, но его одолели просьбы и уговоры, и он заколебался.

Правда, сама Бася, вопреки его ожиданию, не слишком и настаивала, ей очень хотелось ехать с мужем, без него поездка теряла для нее почти всю привлекательность, но Эва пала пред ним на колени и, целуя ему руки, заклинала отпустить Басю во имя его любви к жене.

— Ни у кого не хватит отваги подступиться к моему отцу и обо всем ему объявить, — говорила она, — ни у меня, ни у Азьи, ни даже у брата, только пани Бася сумеет, ей он ни в чем не откажет!

— Негоже Баське сваху из себя разыгрывать! — не соглашался Володыёвский. — Впрочем, вы же назад воротитесь, вот тогда пусть все и улаживает.

Эвка в ответ разрыдалась. Бог знает что случится до той поры, она, разумеется, умрет от горя; впрочем, для нее, сироты, ни от кого не видевшей милосердия, может, так-то оно и лучше.

У маленького рыцаря сердце было мягкое; встопорщив усики, он принялся ходить по комнате. Больно уж не хотелось ему с Баськой расставаться и на один-то день, а уж тем более на несколько недель.

Но просьбы, как видно, проняли его: день-другой спустя он как-то вечером сказал:

— Кабы и я мог ехать, дело другое! Да никак не могу, служба держит!

Бася метнулась к нему и, коснувшись щек его алыми своими губками, стала упрашивать:

— Поедем, Михалек, поедем!

— Никак невозможно! — решительно ответил Володыёвский.

Прошло еще несколько дней. Маленький рыцарь спрашивал совета у Заглобы — как быть? Но тот в совете отказал.

— Когда иных препятствий нет, единственно сантимент, что тут скажешь? Тебе решать, — ответил он. — Разумеется, пусто тут станет без нашего гайдучка. Кабы не возраст мой да не трудная дорога, я бы и сам поехал; без нее никак невозможно, это правда.

— Вот видишь! Препятствий и в самом деле нет, разве что дни стоят морозные; и спокойно кругом, и гарнизоны на пути повсюду. Только никак без нее невозможно.

— Я и говорю: тебе решать!

После этого разговора пан Михал опять заколебался и думать стал двояко. Эвку ему было жаль. «Да и прилично ли отправлять девицу с Азьей одну в такую дальнюю дорогу, — размышлял он, — а главное, как не помочь приязненным людям, коль скоро случай к тому представляется. О чем, собственно, речь? Бася отлучится на две-три недели? Да если для того только, чтобы увидеть Могилев, Ямполь и Рашков, отчего бы ей не угодить? Азье все едино отправляться в Рашков с хоругвью, так что стражи будет с избытком, — разбойники уничтожены, а орда зимой не опасна».

Все более колебался Володыёвский, и, заметив это, женщины возобновили уговоры: одна — представляя дело как добрый поступок и долг свой, другая — плача и причитая. Наконец и Тугай-беевич пришел с поклоном к коменданту. Он, конечно, недостоин такой милости, сказал татарин, однако смеет все же о ней просить, поскольку не единожды уже доказывал верность свою и преданность супругам Володыёвским. Он в неоплатном долгу перед ними обоими, ведь это они не позволили помыкать им в ту еще пору, когда никто не знал, что он сын Тугай-бея. Он никогда не забудет, что пани Бася раны его перевязывала и была ему не только госпожой ласковой, но и словно бы матерью. Благодарность свою он уже доказал в сражении с Азба-беем, но и в будущем, не приведи господь что страшное случится, он, не задумываясь, отдаст за нее свою жизнь.

Затем он поведал о давней своей несчастной любви к Эве. Жизнь не мила ему без этой девушки! Он любил ее все годы разлуки, хотя и без надежды, и никогда не перестанет любить. Но они со старым Нововейским издавна ненавидят друг друга, былые отношения слуги и господина пропастью легли меж ними. Только пани Бася могла бы их примирить, ну а если не удастся, то он хотя бы избавит милую его сердцу девушку от отцовского тиранства, чтобы тот не запер ее и не наказал плетьми.

Володыёвский предпочел бы, верно, чтобы Баська не мешалась в это дело, но как сам он любил делать людям добро, то и сердцу жены не дивился. Однако покамест он не ответил Азье согласием, даже Эвкиным слезам не внял, а, запершись в канцелярии, стал думать.

Наконец вышел он как-то к ужину с ясным лицом, а после ужина спросил вдруг Тугай-беевича:

— Азья, когда тебе ехать срок?

— Через неделю, ваша милость! — ответил татарин с тревогою. — Халим, я полагаю, уже закончил переговоры с Крычинским.

— Вели и большие сани выстлать, женщин в Рашков повезешь.

Заслышав это. Бася захлопала в ладоши и кинулась к мужу. Тотчас подскочила и Эвка, за нею, вспыхнув безумной радостью, Азья склонился к его коленям; Володыёвский даже руками замахал.

— Да успокойтесь вы! — сказал он. — Ну что такого! Коли можно людям помочь, отчего не помочь, сердце не камень, в самом деле! Ты, Баська, возвращайся, милая, поскорее, а ты, Азья, в оба за нею гляди, это будет лучшей мне благодарностью. Ну, ну, угомонитесь!

Он зашевелил усиками, а потом для бодрости прибавил уже веселее:

— Нет ничего хуже бабских слез. Как слезы увижу — кончено дело! Слышь, Азья, ты не только нас с женою благодарить должен, но и эту вот девицу — она за мною тенью ходила, печаль свою пред очи мои выставляла. За такое чувство платить должно!

— Отплачу, отплачу! — странным голосом ответил Тугай-беевич и, схватив Эвину руку, осыпал ее поцелуями с такой страстью, будто хотел укусить.

— Михал, — вскричал вдруг Заглоба, указывая на Басю. — Что мы тут делать станем без этого котенка?

— Ох, тяжко будет, — ответил маленький рыцарь, — видит бог, тяжко!

И добавил тише:

— А может, бог после благословит добрый сей поступок… Понимаешь?…

«Котенок» тем временем просунул меж них светлую, любопытную свою головку.

— Это вы о чем?…

— А… так, ни о чем! — ответил Заглоба. — Говорим вот, аисты весною, верно, прилетят…