Граф Брюль - Юзеф Игнаций Крашевский

— Повторяют те, кому хвастался Сулковский!

— Хвастается! Это нехорошо, — произнес король. — Когда вернется, выдеру ему уши.

Гуарини заметил, что на один раз прием лекарства достаточен, и замолчал. Через некоторое время он подошел к руке короля.

— Ваше величество, простите меня и забудьте, что я осмелился вам говорить. Я священник и мой сан велит мне говорить вам правду; светские люди могут отступать перед ней, но священник должен высказывать все, что у него на душе. А с кем же нужно быть откровеннее, как не с тем, то правит народом и кому редко приходится слышать правду.

— Это верно! — прошептал король.

По лицу и по его голосу иезуит заметил, что этот разговор королю наскучил. Он был уверен, что брошенное семя взойдет позже и старался чем-нибудь развлечь короля.

Неизвестно, удалось ли бы отцу Гуарини найти развлекающий предмет, но именно в эту минуту вошел камергер с уведомлением, что в комнатах королевы его величество ждет музыка.

— Пойдемте! — проговорил со вздохом король. Прислуга со свечами шла впереди.

Комнаты королевы приняли теперь совсем иной вид, чем когда их заняла Жозефина. Они были отделаны чрезвычайно просто, но вместе с тем с царским величием.

Картины, украшавшие стены, были почти все религиозного содержания. Кроме того, в кабинетах стояли кресты, ящички с мощами и другие священные символы вместо обыкновенных украшений.

Весь ее двор содержался в строгом этикете под начальством гофмейстерины и состоял из пожилых дам, и притом так подобранных, чтобы ни одна из них не могла обратить на себя внимание короля.

В этот день в большой концертной зале должен был отличаться знаменитый капельмейстер — скрипач Ян Писендель с несколькими первоклассными солистами. Кроме него, должен был играть Панталеон Геберстрейт на новом инструменте вроде клавицимбал, им самим изобретенном.

На флейтах должны были играть два маэстро: несравненный виртуоз Буффардио и его соперник Кванц, оба знавшие свое искусство в совершенстве. Так, значит, было что послушать.

Королева ходила уже в нетерпении по комнате, когда, наконец, король явился; она поспешно приблизилась к нему, стараясь прочесть что-нибудь на его лице, и могла заметить на нем только одно неудовольствие. Но в этом случае верным средством служила музыка.

Король спокойно уселся и, как только Буффардио заиграл на флейте, его лицо начало проясняться, и улыбка удовольствия пробегала по его губам. В то время, когда король спешил к своему креслу, Жозефина успела дать знак отцу Гуарини.

Но на более продолжительный разговор не было времени; итальянец успел шепнуть ей только несколько слов насчет своего разговора о Сулковском с королем.

После этого королева, как ни в чем ни бывало, ускорила шаги и одновременно с королем приблизилась к креслам. Видно, ожидали только пришествия его величества, потому что сейчас же оркестр заиграл блестящую увертюру, и король стал слушать с большим вниманием.

По лицу Жозефины во время музыки можно было заметить, что она больше была занята мужем и какими-то более важными делами, нежели концертом. Напрасно господин Писендель усердно работал своим смычком. Королева, казалось, его вовсе не слушала. Кроме других придворных, рядом с матерью сидела госпожа Брюль, а за креслом короля стоял Брюль, как невинный барашек с опущенными глазами, скромный, будто не он был первым и единственным министром.

Отец Гуарини, проходя возле него, сказал ему шепотом:

— Война началась, неприятель защищается, нужно сосредоточить все силы; поэтому будь наготове!

Брюль, как будто ничего не слушал, стоял, наслаждаясь музыкой. В это время Буффардио с Кванцем играли дуэт. Король закрыл глаза и наслаждался музыкой, ни на что не обращая внимания. Если бы кто-нибудь увидел тогда госпожу Брюль, то испугался бы того презрения, с которым она смотрела на короля.

Тут же за ее креслом стоял весь штат министра, допущенный присутствовать на концерте; резко выделялся среди всех красивый, молодой мужчина, удивительно похожий на Вацдорфа, так что его можно было испугаться, как привидения. Томный взгляд госпожи Брюль иногда устремлялся в его сторону и останавливался на его лице, стараясь встретиться с его глазами, и тогда яркий румянец выступал на лице молодого человека; между тем, в ту же самую минуту Брюль бледнел, хотя казалось, он даже не смотрел в эту сторону, и губы его как-то особенно дрожали; но можно было предполагать, что музыка производила на него сильное впечатление.

Концерт продолжался очень долго; после него был подан ужин на особом столе для короля и королевы, а на маршалковском для придворных.

Король ел и пил отлично, так что казалось, он обо всем забыл; однако, сейчас же после ужина он пожелал отправиться с Брюлем в свои комнаты.

Большая часть придворных разошлась; некоторые дамы остались на вечернюю молитву; тогда по принятому обычаю отец Гуарини по некоторым дням читал молитвы и литании, причем должны были присутствовать все приближенные королевы.

Именно в этот день должна была происходить духовная беседа в маленькой домовой церкви; по ее окончании все могли удалиться; отец Гуарини также хотел уйти, но королева сделала ему знак, чтобы он остался; обер-гофмейстерша отошла в сторону и остановилась на приличном расстоянии.

— Что произошло, отец мой? Король сам заговорил о Сулковском?

— Его очень огорчает, что некоторые особы неблагосклонно смотрят на его любимца; мне невозможно было замолчать, пришлось начать войну.

— Ну и что же? Что такое? — с любопытством спрашивала королева.

— Я говорил довольно долго, сколько можно было, чтобы не устрашить короля, — продолжал отец Гуарини. — Я ему все высказал, что лежало у меня на душе.

— А что же король?

— Слушал молча.

— Ну, а как вам кажется? Произвело ли это на него какое-нибудь впечатление?

— Непременно, но теперь нужно повторять атаку. Сулковский скоро возвращается, дело не терпит отлагательства; он должен застать короля уже обращенного на путь истинный: иначе привычка возьмет свое, вернется прежняя привязанность; Сулковский снова займет свое место, а тогда никакими силами нельзя будет его вытеснить. Ваше величество, — прибавил Гуарини, — не нужно добиваться многого; нельзя желать, чтобы его постигла судьба Гойма. Вина его не настолько велика, чтобы можно было ее доказать. Нужно только его удалить и этого достаточно.

— Достаточно? — спросила Жозефина. — Но ведь вы знаете слабость короля к нему? Разве она не отзовется впоследствии? И он воспользуется этим. Разве он не найдет к этому средств? Человек без религии, как уже доказано, на все может решиться. Случалось ли вам видеть, когда он бывал по доброй воле в церкви? Знаете, что он никогда не соблюдал постов?

Королева вздрогнула.

— Я не отступлю, — прибавила она, — вы тоже должны действовать. Брюль не может.