Соль Вычегодская. Строгановы - Татьяна Александровна Богданович

– Куда прете, оглашенные! – крикнул сторож. – Убьете Афоньку-то. На чепи пять лет выжил, а тут…

– Ослобоните, православные! – хрипел Афонька.

– И то не напирай, робята! – крикнул кто-то с крыльца. – Подай топор лучше.

Орёлка с топором протиснулся к двери.

– Православные, – заговорил снова Афонька, – аль собор громить станете? Грех то.

Воевода, весь багровый, с трудом протиснулся вперед и заорал так, что в ушах зазвенело: – Чего! Своевольничать! Собор рушить! Государя не слухать! Запорю! В железа посажу! Ближние попятились с лестницы. Перила треснули и вместе с людьми рухнули на снег. Воевода все кричал, напирая на оставшихся:

– Забыли, кто царев наместник! Пристава, вяжи их! В холодную их! В железа!

Передние топтались на месте, спускались со ступенек, прыгали в снег. Крыльцо опустело. Остались только воевода, Данила, Афонька и сторож. Воевода расправил плечи и оглянулся на Данилу.

– Ну, чего ждете! – крикнул он опять толпе. – Караул приставим. До утра просидит. Ништо. Тотчас пожар тушить надобно. Не чуете? Подувать стало. Мотри, вновь разгорится. Подь во двор, Данила Иваныч, холопов возьми. Гляди, не занялось бы строение дворовое. А ты, Невежка, крикнул он дьяку, – забери людей да варницы осмотри! Снегом пущай закидают. На посад бы не перекинулось. Афоньку в сторожку отведи. Там колодку отобьешь, – сказал он сторожу. – Наутро приставов пришлю, старосту, судейку. Пущай разом с Иваном в приказ ведут. Разберу.

– Оправишь, небось! Свояки! – раздался откуда-то издали голос.

– Чего! – гаркнул снова воевода, грозя кулаками. – Волю забрали, смерды! Царева наместника не уважать! Всех перепорю!

Но голос уж оборвался. Толпа молчала. Орёлки не видно было. Данила спустился с лестницы. Ему дали дорогу. Кое-кто из холопов поплелся за ним. Дьяк скликал охотников тушить варницы. Толпа на площади стала редеть. Воевода махнул Акилке.

– Сиди тут со сторожем. Карауль, сказал он. – До утра недалече. Эй! – крикнул он, – караульных с посада послать сюда. Пущай дозором ходят до свету круг собора, Ну! Чего? Расходись!

Толпа, понурив головы, разбредалась, – кто в посад, кто на строгановский двор, кто к варницам. Воевода поглядел кругом, поправил шапку, махнул приставу и пошел на свой двор через Солониху.

Пожар затихал.

Побег

Все разошлись. На площади стало пусто. Только Фрося хлопотала около Анны Ефимовны. Та лежала на снегу и не открывала глаз. Фрося сбегала во двор, принесла баранью шубу, окутала ее всю, а добудиться не могла. Уж она и трясла ее, и голову к себе прижимала, и приговаривала:

– Доченька! Очкнись ты! Зазнобишься, Домой надобно, Аннинька. Свекровушка-то давно ушла. Очкнись, милушка.

Наконец она взяла снегу и стала тереть Анне лицо. Анна Ефимовна пошевелилась, открыла глаза, поглядела на мамку и спросила:

– Ты чего, Фроська?

Потом вдруг вскочила и вскрикнула:

Где он? Где Иван? Убили?

– В соборе схоронился, доченька. Заперся. В монастырь, слышь, отдадут под начал, – сказала мамка.

Анна побежала к собору.

– Куда, доченька? – зашептала Фрося, хватая за рукав. – Стой ты. Послухай меня ране.

Анна приостановилась.

– Стерегут его. Не пустят тебя, – заговорила Фрося. – Вишь, на крыльце на строгановском Акилка сидит да сторож. А округ караульные ходят.

– Накупить мочно. Пустят, – сказала Анна.

– Всех не накупишь, доченька. Акилка, може, и пустил бы, а как стучать почнешь, караульные заслышат. Не мочно, доченька.

Анна молча рванулась.

– Да постой ты, доченька. Иное я надумала. Большой-то ход снаружи заперт на замок. А ключ-то, поди, у настоятеля. До его бы, может, как. А?

– Беги, Фроська, доберись до его. В ноги ему кинься. Скажи, ничего не пожалею.

Анна быстро сорвала с себя жемчужное ожерелье.

– Повидаю лишь, скажи. А там вновь ему ключ снесешь. Бежи, мамка, да, мотри, бережно. А я по-за караульными проберусь. На крыльце укроюсь. Туда и принеси.

Фрося быстро побежала к церковному дому, а Анна, оглядываясь во все стороны, перебежала площадь, прижалась к стене собора, дождалась, когда караульные прошли мимо, и стала пробираться вдоль стены. Вот и главное крыльцо. Не заметили караульные, дальше прошли. Анна перевела дух, оглянулась – никого. Она быстро взбежала по лестнице и прижалась за столбиком.

Большой замок. Не принесет Фроська ключа, ничего с ним не поделаешь. Сколько-то времени? До света, верно, недалеко. Скоро ль Фроська? Шаги заскрипели. Анна крепче прижалась за столбиком. Выглянула, караульные обходили собор. Анна приткнулась головой и так и стояла, не помнила сколько времени. Опять шаги. Снова караульные. Только что прошли они, вдруг кто-то над самым ухом шепнул:

– Аннушка…

Вздрогнула она вся, чуть не вскрикнула. Глядит – Фрося. И не видела она, откуда та взялась. Фрося подошла к двери, сунула ключ, повернула, вынула замок и отодвинула засов. Заскрипел он так, что они обе вздрогнули. Хорошо, что караульные были по другую сторону собора. Анна тихонько приотворила дверь и шепнула кормилице:

– Дождись меня тут. Недолго я.

Она проскользнула в дверь и притворила ее за собой. Темно было в соборе, тихо. Только впереди у иконостаса чадила большая лампада. Анна тихонько прошла притвор, вступила в собор, оглянулась – темно, не видно ничего. Где же он? Что с ним? Не жив, может. Все-таки пошла дальше. Что там… вон перед иконостасом на ступеньке?

– Ваня! – негромко вскрикнула Анна. Она протянула руки, шагнула еще, остановилась.

Иван поднял голову, вскочил. бросился к ней и тоже остановился.

– Ты слыхала? Выдал колодник проклятый.

– Правда, стало быть прошептала Анна. – А я думала – лжу, может, Афонька…

– Не, не лжу. Прикончил бы я его, Афоньку окаянного, после пира, не сидел бы тут. А, может, накупить его? А? И воеводу тоже?

– Ты ж миру повинился, Ваня. Всех не накупишь.

– Повинился! Разорвали бы псы окаянные, кабы не повинился. А ноне не жить мне. Под клобук что в могилу. А тебе и горя мало. Из-за промысла того проклятого шла за меня.

– То так, Ваня, – заговорила Анна медленно. – Тошно мне в горнице было, ровно в могиле. Гадала – на путь тебя выведу, до промысла приохочу. А ты… не по-моему все… А как ушел ты в поход, веришь, и до промысла охоты не стало. И Данила ненавистен стал. Боязно за тебя стало – вот как!

Иван посмотрел на нее.

– Боязно? – спросил он. – Анна! А, может, простишь? Слухай, Анна, – заговорил он вдруг быстро, – коль простишь, не пойду я в монахи. Выпусти лишь меня. Ведаешь, никому я не говорил. Татарин один мне сказывал, дальний. За морем, за Байкальским, близ Амур-реки, на самом краю света камень есть желтый, – то они золото так зовут, – много, сказывал, поверх земли лежит. Туда бы пробрался я. И вотчин не