Анна Ветлугина - Игнатий Лойола

   — Войдите, — слабым голосом ответил Лойола.

На пороге появился кривоносый германец, Людвиг.

   — Отец настоятель, я слышал... я могу сходить к папе за благословением.

Боль как раз отпустила. Игнатий твёрдой рукой указал на дверь:

   — Исполняйте свои обязанности. В Ватикан пойдёт Поланко.

Раскалённый июльский день догорал над римскими крышами. Волны боли накатывали всё чаще, захлёстывая сознание. Лойоле казалось: он снова в Памплоне, но крепость не сдаётся, не сдастся никогда...

   — Вы звали, отец? — заглянул санитар, вызванный к Лаинесу, лежащему в соседней комнате.

   — Я звал? А впрочем, да. Пришлите ко мне этого... Людвига.

   — Это срочно, отец? Уже поздно.

   — Срочно.

Вот он стоит перед кроватью — вполоборота нос не кажется кривым. В глазах — надежда. Первый раз настоятель видит его глаза. Обычно он их прячет.

Нет, не надейся. Тебя не пошлют в Ватикан.

   — Людвиг, — сказал Лойола, переждав особенно сильную боль, — как тебе кажется, я доживу до утра?

   — Отец настоятель! Вы ещё много...

   — Не надо твоих... учтивостей. Ты же не такой толстокожий, как Поланко, правда? Ты видишь моё состояние.

Тот то ли кивнул, то ли мигнул. Боль снова обрушилась на генерала. Сумерки начали сгущаться.

   — Ты можешь исповедаться, — голос Игнатия окреп. Навряд ли ведь решишься открыться кому-нибудь. А я умру совсем скоро.

Германец молча опустился на колени перед кроватью.

   — Ну давай уж, не ломайся, — проворчал Лойола, — не видишь, времени мало.

   — Я верил... — прошептал Людвиг, — верил в своё великое призвание. У меня получалось влиять на сильных. Я приблизился к одному реформатору, но он показался мне мелким. Тогда я переметнулся к крестьянскому вождю и посоветовал ему кое-что... его это привело к гибели. Моя сила испугала меня...

Лойола сжал кулаки и застыл. Обмякнув, коротко выдохнул.

   — Ты не о том говоришь. Зачем ты пришёл в Общество? Хотел убить папу? Или стать им?

   — По-разному, — тихо ответил Людвиг и вдруг, вцепившись в решётку кровати, затрясся всем телом. — Я хотел преобразить Церковь, даже стать святым, я верил... — всхлипывал он.

   — Полно, ты не это хочешь сказать, я же вижу.

   — Я обманул Общество. У меня есть жена. То есть я двадцать лет выдавал её за жену.

   — Ещё что-нибудь?

   — Я... я убил своего друга. Иначе он бы убил меня и я бы не приехал в Рим.

Совсем стемнело. Лойола потянулся к прикроватному столику и снова тяжело упал на подушки.

   — Это не все твои грехи.

   — Как не все? — в отчаянии вскрикнул германец.

   — Твой самый страшный грех — святотатство. Ты осмелился подходить к причастию, сознательно избегнув исповеди. Засвети лампу, у меня нет сил.

Людвиг бросился к столику, трясущимися руками зажёг светильник и встал с ним в руках, неотрывно глядя на лежащего настоятеля.

   — Отец, не вы ли говорили: люди часто не достигают своего призвания из-за боязни запачкать одежду? А ваше «Цель оправдывает средства» цитируют все.

Игнатий молчал, тонкие пальцы судорожно комкали простыню. Людвиг продолжал, повысив голос:

   — Я знаю, как вы трактуете законы, называя это «гибкостью». Говорите о человеколюбии, но согласились со смертной казнью для еретиков. А ваш Франциск Ксаверий — честолюбивый обманщик. Его многочисленные обращённые туземцы уверовали в Христа, не отменив своих прежних богов. Почему же вы обвиняете меня?

Стон всё же вырвался, но Лойола овладел собой.

   — Значит, ты хотел стать святым... Вот для чего убивал и прелюбодействовал... Так?

Людвиг со стуком поставил лампу на стол:

   — Святая Церковь — всего лишь собрание людей. И правят ею самые изворотливые и сильные. Именно они меняют мир, а не те, кто безгрешно сидит по кельям. Именно их помнят потомки. Я смог стать правой рукой самого Мюнцера, великого освободителя, перед которым трепетали все германские князья. Если б его не казнили! — он судорожно сглотнул и продолжил: — Но Рим выше Германии. Я сделал бы много больше, став вашим ближайшим помощником и... и...

   — Ты не задумывался, отчего Бог не спас твоего Великого Освободителя? — голос Игнатия прозвучал мягко, почти доверительно, — и почему ты опоздал ко мне?

Людвиг молча вертел светильник.

   — Сейчас отвечу тебе по пунктам, — произнёс Лойола, мгновение спустя. — «Суббота для человека, а не человек для субботы» — таково послание Иисуса тем, кто боится «гибкости» законов. Я не призывал казнить еретиков, но для упорствующего в заблуждениях иногда лучше умереть, дабы не нагрешить ещё больше. А про Ксаверия... Хавьера... Он не собирался в Индию. Распоряжение Папы стало неожиданностью для него, но он с радостью сказал «Ну, конечно! Вот я». Попросил полчаса, чтобы заштопать штаны, и ... мы больше не видели его. Он работал на Востоке одиннадцать лет, не считаясь со слабым здоровьем, и умер там же, на чужом острове. Он был моим лучшим другом...

Германец стоял, неподвижно вперив взгляд в пол. Настоятель, тихо вскрикнув, снова скомкал простынь. Отдышавшись, сказал почти деловито:

   — Больше ничего не смогу для тебя сделать. Сожалей о грехах.

   — Сожалею о грехах, — тупо повторил тот, становясь на колени.

Лойола с усилием поднялся на подушках:

   — Властью, данной мне, прощаю и разрешаю от всех грехов. Да благословит тебя Всемогущий Бог! Аминь.

   — Аминь, — эхом отозвался Людвиг.

   — Иди, — велел отец Игнатий.

Тот бросился к двери, но на пороге остановился.

   — Вас тоже пусть благословит Бог! Пусть!

И выскочил вон.

На рассвете Поланко проснулся и поспешил в Ватикан, дабы подойти к папе раньше всех. Солнце ещё только всходило над Римом, а секретарь настоятеля уже возвращался в обитель с папским благословением для Лойолы и Лаинеса. По неподобающей суете, царившей у комнаты настоятеля, он понял, что опоздал с одним из благословений.

Весь день Поланко ходил как в тумане. Запомнилась ему только фраза врача, производящего осмотр: «Как он жил столько? С этим невозможно жить».

От Лаинеса, лежащего в соседней комнате, случившееся пытались скрыть, но он догадался и стал просить Бога взять его вместе с Игнатием. Судьба распорядилась иначе. Лаинес выздоровел и стал новым генералом иезуитов.

В субботу вечером первого августа в церкви Санта-Мария делла Страда собралась толпа. Люди стояли в очереди к гробу. Кто-то хотел ещё раз взглянуть на прославленного человека, но большинство пришедших, веря в святость почившего, прикладывали к его телу свои чётки. Отцы-иезуиты опасались, как бы настоятеля не растащили на реликвии.

Очередь дошла до худенькой женщины, закутанной в чёрное. Подойдя к гробу, она вытащила три ярко-красных розы из-под покрывала и размашисто, будто взмахнув крылом, положила их на грудь усопшего. Потом поднялась на цыпочки и приникла к его губам.

В этот момент из нефа, где стояли иезуиты, послышался шум. Один из них, германец, недавно принятый в Общество, упал навзничь. Над ним склонились, тормошили. Подошёл врач, присел на корточки рядом.

   — Увы! — сказал он, поднимаясь. — Видимо, не выдержало сердце. Здесь слишком душно.

...Прощание закончилось. Дубовый гроб медленно поплыл к выходу из церкви. Зазвучали ангельские голоса детей из Братства римских сирот. Они пели любимую молитву Духовного Рыцаря:

Душа Христова, освяти меня.Тело Христово, спаси меня.Кровь Христова, напои меня.Вода рёбра Христова, омой меня.Страсти Христовы, укрепите меня.Благой Иисусе, услышь меня:В ранах Твоих Ты укрой меня.И не допусти мне отделиться от Тебя.От недруга злого защити меня.В час моей кончины призови меня,И повели мне прийти к Тебе,Дабы со святыми восхвалятьТебя во веки веков. Аминь.

РИМ, АВГУСТ 1556 ГОДА

Иероним Надаль, Луис Гонсалес и Хуан Поланко сидели в трапезной.

   — Что выбьем на камне? — спросил Луис. — Год рождения точно неизвестен.

   — Когда он защищал Памплону, ему было ровно тридцать. Он говорил, — напомнил Надаль.

   — Может, около тридцати?

   — Отче всегда мыслил точно, — вступил в разговор Поланко. — Думаю, нужно ставить 1491-й. К тому же дон Игнасио подтверждает эту датировку в других местах книги.

   — Мы всё-таки её написали! — Надаль отвернулся к окну. — Но как теперь жить без него?

Поланко возразил:

   — Почему же без него? Сколько его распоряжений ещё не исполнено! На всю жизнь хватит. Вчера пришли письма об открытии новых коллегий в Вене и в Португалии. К тому же он теперь молится за нас на небесах. Я это чувствую.

   — Я тоже чувствую, — подтвердил Надаль, — и мне кажется: отче не одобряет такой суеты вокруг похорон. Пора возвращаться к своим обязанностям.

   — Ты прав, — вздохнул Поланко, — пойду разбирать письма.