Остров русалок - Лиза Си

у стен лагеря. Но потом одну соседку поймали на этом, пытали и казнили за помощь беженцам, и я не решилась снова пойти на такой риск.

Те беженцы, которые теперь жили возле Пукчхона и других приморских деревень, послушались властей и пришли на побережье, но кое-кто сбежал в глубь острова, попытался спрятаться в глухих горных деревушках или устроить себе жилье в пещерах или лавовых туннелях. Одни поступили так из страха, другие из упрямства, а третьи сознательно ушли к повстанцам. И всем им пришлось об этом пожалеть. Бабушка Сольмундэ не смогла их защитить, и кольцо огня стало настоящим: власти сжигали целые деревни. Солдаты подожгли деревню Кёрэ, а тех, кто пытался сбежать, расстреливали и бросали в огонь, чтобы скрыть следы убийств. Там погибли в том числе дети, даже младенцы. В Хага расстреляли двадцать пять крестьян, включая женщину на последнем месяце беременности. Потом деревню сожгли. Идя на лодке от берега к участку, где собирались нырять, мы почти каждый день видели столбы дыма, плывущие с нашей великой горы в море.

Я пошла на ярмарку пятого дня, но купить там было нечего. Женщина в галантерейном ларьке поделилась со мной новостями:

— Американские корабли установили блокаду острова. Нельзя ввозить припасы, чтобы они не шли на помощь скрывающимся или на прокорм десятков тысяч беженцев, которые сейчас живут внутри кольца огня.

Она явно была в курсе дел, так что я спросила:

— А нам-то как жить?

Женщина хмыкнула.

— Больше никто на острове — даже те, кто живет с правильной стороны кольца огня, — не сможет покупать товары.

Дальше стало еще хуже, намного хуже. Наступил день, когда хэнё запретили нырять. Когда-то японские солдаты крали у нас еду и лошадей, а вот теперь собственные соотечественники морили нас голодом. Мы с мужем съедали в день по одной сладкой картофелине, чтобы детям доставалось больше еды. Но малыши похудели, волосы у них потускнели, а глаза начали западать.

Кто-то рассказал мне, что кооператив хэнё из Гимнёнгри получил разрешение открыть ресторан для обслуживания полиции и военных. Я пересказала это Ки Вон, и она собрала в бультоке всех ныряльщиц.

— Хэнё из Гимнёнгри надеются избежать насилия со стороны полиции, но мы не станем нырять ради того, чтобы кормить тех самых людей, которые убивают наших земляков, — решительно сказала Ки Вон. — Разве не правильнее предложить убежище, еду и одежду повстанцам? Они нам земляки, они могли бы быть нашими сыновьями, братьями или кузенами.

— Но нас же убьют, если поймают! — воскликнула Чжан Ки Ён.

— Лучше голодать всем вместе, чем умереть, — добавила Юн Сун.

— С какой стати мы должны помогать бунтовщикам? — возмутилась одна из ныряльщиц. — Они воруют еду и убивают тех, кто пытается сберечь свой урожай. Я боюсь и медведей, и тигров.

Эта поговорка появилась недавно и означала, что повстанцев следует бояться не меньше, чем полиции и военных.

— Да мне все равно, кто первый что начал, — сказала Ки Ён. — Я просто хочу мирной жизни.

На предложение Ки Вон не согласился никто. Мы впервые выступили против главы кооператива, и эта дискуссия показала, что сочувствия к повстанцам у нас не осталось.

* * *

Из-за каменной стены, защищающей Пукчхон, продолжали просачиваться новости. В Тхосане солдаты убили всех мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока; погибли сто пятьдесят человек. В Чжочхоне двести жителей деревни сдались военным, чтобы не умереть во время карательной операции против повстанцев. И большую часть все равно казнили, только полсотни отпустили. Мы пытались убедить себя, что такого быть не может, но так оно все и было. Треть островитян выселили на побережье, множество людей погибло, и никто точно не знал, сколько именно. Небо почернело от ворон, которые перелетали с одного места скопления трупов на другое. Птицы клевали мертвые тела и становились сильнее, бесконтрольно размножались. Черные вороньи стаи стали до того огромными, что меня тошнило от одного взгляда на них.

Американские солдаты нашли в горной деревне почти сотню трупов. Еще один отряд наткнулся на место казни семидесяти шести мужчин, женщин и детей в другой деревне. Может, американцы и не принимали активного участия в зверствах, но и предотвратить их не пытались.

— Может, бездействием они показывают нам свои истинные намерения? — спросил у меня Чжун Бу.

Я снова не знала, что ответить.

После того как еще в нескольких горных деревнях убили мужчин и мальчиков, выживших — женщин, детей и стариков — поселили в армейских палатках, которые американские солдаты установили на детской площадке начальной школы Хамдока. Когда места в палатках кончились, лишних людей корейская военная полиция расстреляла на краю скалы, чтобы трупы упали в море.

Я знала, что скажет муж, еще до того, как он задал свой вопрос.

— Неужели американцы со своими палатками и самолетами-разведчиками не видели, что происходит?

Меня беспокоило растущее раздражение мужа, но больше всего после новостей из Хамдока я тревожилась о Ми Чжа. В конце концов, она там жила.

Мы с детства знали про три изобилия, но к тем трем пунктам, из которых состояла политика выжженной земли — «всех убить», «все сжечь» и «все разграбить», — мы оказались не готовы. Осознать и пережить все, что творилось вокруг, было сложно. Когда слышишь о каком-то происшествии, не ощущаешь, что речь идет о чьих-то матерях, детях, братьях; не видишь, как страдают конкретные люди. Но постепенно до нас стали доходить и истории про зверства военных. В одном доме невестку заставляли раздвинуть ноги, а свекра — овладеть ею. Он не смог довести дело до конца, и их обоих убили. Рассказывали еще про солдата, который просто для забавы нагрел револьвер на огне и засунул дуло беременной женщине внутрь. Вдовы и матери убитых сыновей часто сходили с ума и бросались со скал, чтобы уплыть за близкими в загробный мир. В одной деревне похитили местных девушек, две недели их насиловали, а потом казнили заодно со всеми юношами. Женщин заставляли выходить замуж за полицейских и солдат, чтобы законно завладеть их имуществом. Некоторые хэнё продавали поля, надеясь выкупить из тюрьмы сына или мужа. А были и те, кто соглашался выйти замуж за полицейского в обмен на освобождение из тюрьмы мужа, брата или сына. Часто родных в таких случаях все равно убивали. Сколько я ни пыталась изгнать эти истории из памяти, они никак не забывались.

Я хотела, чтобы мы вернулись в Хадо, к До Сэн, моему отцу и брату, но Чжун Бу считал, что лучше нам остаться в Пукчхоне.

— Мне надо преподавать