Кен Фоллетт - Гибель гигантов

Мод знала, что Фиц прав, и от отчаяния ей хотелось плакать.

Би уронила нож и издала неопределенный стон.

— Что с тобой, дорогая? — спросил Фиц.

Та побледнела и встала.

— Прошу прощения, — сказала она и быстро вышла из комнаты.

Мод вскочила.

— Мне лучше пойти за ней.

— Не надо, я сам, — остановил ее Фиц.

Мод дала волю любопытству. Когда Фиц был уже в дверях, она спросила:

— Ее что, по утрам тошнит?

Фиц замедлил шаг.

— Только никому не говори!

— Поздравляю! Я очень рада за вас.

— О! — воскликнула тетя Гермия, наконец поняв, о чем они говорят. — Какая прелесть!

— Но когда ребенок родится, — выдохнула Мод, — в мире будет война!

— Ах, да… — сказала тетя Гермия. — Я об этом и не подумала.

— Младенец-то разницы не заметит, — пожал плечами Фиц.

Мод почувствовала, что вот-вот заплачет.

— А когда он должен появиться на свет?

— В январе… Почему тебя это так расстроило?

— Фиц… — всхлипнула Мод. — А вдруг тебя убьют на войне?

Немецкое посольство утром в субботу лихорадило. Вальтер был в комнате посла: отвечал на звонки, принимал телеграммы и делал записи. Если бы не тревога за их с Мод будущее, это время было бы самым насыщенным в его жизни. Но он не мог гордиться тем, что стал участником огромной международной игры, так как его мучил страх, что он и женщина, которую он любит, окажутся в двух враждующих лагерях.

Дружеская переписка между Вилли и Ники прекратилась. Накануне германское правительство послало русским холодный ультиматум, в котором давало двенадцать часов на то, чтобы остановить мобилизацию их чудовищной армии.

Двенадцать часов прошло, но ответа из Санкт-Петербурга не было.

И все же Вальтер надеялся, что война может ограничиться Восточной Европой, а Германия и Великобритания останутся друзьями. Посол Лихновский разделял его оптимистическую точку зрения. Даже Асквит сказал, что Франция и Англия могут остаться в стороне. В конце концов, будущее Сербии и Балканского региона особенно не затрагивало интересов ни той, ни другой стороны.

Ключевой фигурой была Франция. Накануне во второй половине дня Берлин послал еще один ультиматум, на этот раз в Париж, с предложением Франции объявить нейтралитет. Надежда на это была слабая, хоть Вальтер и цеплялся за нее. Срок ультиматума истек в полдень. В это время главнокомандующий Жозеф Жоффр потребовал немедленной мобилизации французской армии, утром был созван кабинет министров, чтобы принять решение. И во всех странах, мрачно думал Вальтер, генералы требовали от своих хозяев-политиков, чтобы те сделали первые шаги к войне.

Было трудно понять, на что решится Франция.

Без четверти одиннадцать, за семьдесят пять минут до конца срока, когда Франция должна была принять решение, к Лихновскому пожаловал неожиданный гость: сэр Уильям Тиррелл. Это был чиновник, занимавший важный пост, с большим опытом работы в области международных отношений, личный секретарь сэра Эдварда Грея. Вальтер немедленно провел его в кабинет посла. Лихновский сделал Вальтеру знак остаться.

— Министр иностранных дел просил меня известить вас, — сказал по-немецки Тиррелл, — что сейчас проходит заседание совета министров, в результате которого, возможно, он сможет сделать заявление.

Это была, без сомнения, заученная фраза, и говорил по-немецки Тиррелл очень хорошо, но все же Вальтер не уловил смысла фразы. Он посмотрел на Лихновского и увидел, что посол тоже озадачен.

— Заявление, — продолжал Тиррелл, — которое, возможно, поможет предотвратить великую катастрофу.

Звучало обнадеживающе, но расплывчато. «Ближе к делу!» — хотелось сказать Вальтеру.

Лихновский ответил с такой же вымученной дипломатической церемонностью:

— Как бы вы могли обозначить предмет заявления, сэр Уильям?

Ради бога, подумал Вальтер, речь идет о жизни и смерти!

— Существует вероятность, — отвечал чиновник, осторожно подбирая слова, — что если бы Германия воздержалась от нападения на Францию, то и Франция и Великобритания могли бы очень тщательно рассмотреть вопрос, действительно ли им так необходимо принимать участие в восточноевропейском конфликте.

Вальтер от волнения выронил карандаш. Франция и Англия останутся в стороне — именно об этом он и мечтал! Он перевел горящий взгляд на Лихновского. Посол, казалось, был удивлен и обрадован.

— Это вселяет надежду, — сказал он.

Тиррелл поднял ладонь в предостерегающем жесте:

— Поймите меня правильно: я ничего не обещаю.

«Хорошо, — подумал Вальтер, — но ты же не поболтать зашел».

— В таком случае могу сказать, что предложение ограничить войну пределами Восточной Европы было бы воспринято его величеством кайзером Вильгельмом и правительством Германии с большим интересом.

— Благодарю вас, — сказал Тиррелл, вставая. — Я так и передам сэру Эдварду.

Вальтер проводил Тиррелла к выходу. Он был в приподнятом расположении духа. Если Франция и Англия не будут участвовать в войне, он сможет жениться на Мод. Или это пустые мечты?

Он вернулся в кабинет посла. Но не успели они обсудить визит Тиррелла, как зазвонил телефон. Вальтер взял трубку, и знакомый голос сказал по-английски:

— Это Грей. Могу я говорить с его превосходительством?

— Конечно, сэр, — сказал Вальтер и передал трубку послу. — Сэр Эдвард Грей.

— Лихновский слушает. Доброе утро… Да, сэр Уильям только что ушел…

Вальтер смотрел на посла, ловя каждое слово из доступной ему части разговора и пытаясь по его лицу догадаться о том, что говорит Грей.

— Это крайне интересное предложение, — говорил Лихновский. — Позвольте мне пояснить нашу позицию. Германия не находится в ссоре ни с Францией, ни с Великобританией…

Похоже, разговор с Греем был просто повторением разговора с Тирреллом. Очевидно, англичане настроены серьезно.

— Мобилизация русской армии — это угроза, которую игнорировать невозможно, — отвечал Грею посол, — она направлена против Германии и нашего союзника Австро-Венгрии. Мы обратились к Франции с просьбой гарантировать нейтралитет. Если Франция пойдет на это, — или если Великобритания сможет гарантировать, что Франция останется нейтральной, — для войны в Западной Европе причин не будет… Благодарю вас, господин министр. Превосходно, я перезвоню вам в половине четвертого.

Он положил трубку, посмотрел на Вальтера — и оба торжествующе улыбнулись.

— Ну что ж, — сказал Лихновский. — Этого я не ожидал!

Мод была у герцогини Суссекской. Та как раз принимала группу влиятельных членов парламента от консерваторов. Вдруг в утреннюю столовую, где они пили чай, кипя от гнева, вошел Фиц.

— Асквит и Грей слились! — воскликнул он. — Они намерены предать наших друзей. Мне стыдно, что я англичанин!

Мод опасалась такой реакции. Фиц был неспособен на компромиссы. Он был убежден, что Англия должна отдавать приказы, а весь мир — повиноваться. Сама мысль, что правительству, возможно, придется вести переговоры с другими странами на равных, казалась ему дикой. И многие, к огорчению Мод, слишком многие разделяли его мнение.

— Фиц, дорогой, — сказала герцогиня, — успокойтесь и расскажите нам, что стряслось.

— Сегодня утром Асквит послал Дугласу письмо, — сказал Фиц. Мод догадалась, что он имеет в виду генерала сэра Чарльза Дугласа, командующего генштабом Британской империи. — Наш премьер-министр хотел подчеркнуть, что наше правительство никогда не обещало в случае войны Франции с Германией посылать туда английские войска.

Мод как единственный из присутствующих представитель либералов почувствовала себя обязанной встать на защиту правительства.

— Фиц, но ведь так оно и есть. Асквит лишь отметил, что у нас есть выбор.

— Тогда к чему была вся эта болтовня о поддержке французских войск?

— Чтобы составить планы на все случаи! Разговоры — это не договор, тем более в международной политике.

— Дружба есть дружба. Британская империя — ведущая держава мира. Женщине позволительно не понимать таких вещей, но от нас ждут, что мы не дадим в обиду своих соседей. Джентльмен не должен давать ни малейшего повода упрекнуть его в нечестности, и наше государство должно вести себя так же.

Такие речи могут вовлечь Англию в войну, подумала Мод и почувствовала холодок страха. Она не могла объяснить брату, какой опасности все они подвергаются. Их любовь друг к другу всегда была сильнее политических разногласий, но сейчас оба были так сердиты, что могли поссориться всерьез. А когда Фиц с кем-то ссорился, он никогда не мирился. Но ведь он сам отправится на войну, и может быть, никогда с нее не вернется, застреленный, заколотый штыками или разорванный на куски… И Фиц, и Вальтер тоже. Как мог Фиц этого не понимать? От отчаяния ей хотелось плакать.