Далекий край. Первое открытие - Николай Павлович Задорнов

у людей Мангму начинается новый год, все сыты, все радуются осенней добыче и готовятся к зимнему промыслу.

Но нынче на берегах Мангму тихо. Торчат голые палки и пустые вешала. Нигде не видно тучных связок свежей юколы, не стучат молоточками женщины, не выделывают рыбью кожу на паруса, на палатки и на охотничью одежду.

Братья проплывали мимо опустевших стойбищ.

– Всюду люди умирали, – говорил Удога. – Уже и сюда оспа дошла.

В безлюдных деревнях понемногу разваливались брошенные глинобитные дома. С лодки видны были провалившиеся, гнилые крыши, прутья и жерди стен, выступавшие из-под опавшей глины. Ветер хлопал неподпертыми дверями. Неотпиленные концы балок, как черные рога, еще выше поднимались над падавшими гнилыми соломенными крышами. А ветер становился все холодней. Тот же ветер, что и в прошлом году в эту пору, дует с низовьев реки, зовет братьев на охоту. Чувствуется приближение суровой зимы.

Удога молчал, печально вспоминая, как в прошлом году собирался в тайгу с женой и братом. Тогда казалось всем, что горе было большое, а сейчас кажется Удоге, что славное то время было.

Да, собираться на охоту уж пора. День ото дня погода становится все холодней, на речке появились забереги, уже облетела листва с лесов, почернели дубовые рощи, первый снег выпал в тайге и лежит белыми пятнами на черных хребтах и косогорах.

«А дедушка Падека в это время уже ушел… – думает Удога. – В прошлом году так хорошо дома в эту пору было!.. Мать молоточком все стучала и стучала, очаг пылал, тепло было, мы вещи укладывали, в тайгу собирались. Взяли с собой жидкий жир. А вот нынче придется бросить старый дом и в деревню совсем не возвращаться».

– Далеко мы с тобой отъехали, – говорит Чумбо, – уже начались гиляцкие деревни.

– Тут, наверно, нет оспы, – отвечает Удога. – Вон видны дымки на островах.

Великая река стремилась на север, к холодному морю. Здесь, на берегах ее, не видно ни липы, ни пробковых деревьев. Нигде не рос виноград. На скалах стояли леса из берез и лиственниц. Вокруг была чужая, холодная природа.

К вечеру завиднелась большая деревня.

Ветер заливал лодки. Братья подъехали к берегу и вылезли на пески.

– Ветер какой сильный, – заметил Чумбока, – даже не видно, как дым из труб идет. Его или разносит быстро, или печки не топятся. Может, в такой ветер печей топить нельзя. У гиляков, говорят, бывают такие сильные ветры, что дым обратно в дом идет.

Братья приблизились к крайнему дому. Собака пробежала мимо, держа что-то в зубах.

Вдруг ветер рванул. В крайнем доме дверь распахнулась со страшной силой и так хлопнула о стенку, что дом дрогнул, посыпалась глина.

Братья переглянулись со страхом. Они сразу почувствовали, что дом пустой. Никто не вышел, не закрыл дверь. Ветер взвыл, и поднял на амбаре полотнища бересты, и со свистом держал их стоймя в воздухе, и хлопал берестой, как парусом.

Чумбо подошел к дому и со страхом заглянул в дверь:

– Там окна нет, сквозняк.

Он шагнул было через нары и в ужасе отступил обратно.

У кана, положив голову на глину, стоял на коленях мертвый человек. Двое других мертвецов лежали на кане. Одичавшая собака возилась около них. Завидя людей, собака с визгом кинулась в разбитое окно.

– Оспа! – в ужасе пролепетал Чумбока.

Удога молчал. Братья вышли, прикрыли дверь. Чумбока подпер ее палкой.

Ветер снова поднял бересту над амбаром, из-за угла выбежала еще одна собака, но, увидя людей, со страхом и воем прыжками метнулась в сторону, поджимая зад и хвост.

Ветер пошел по деревне, наперебой захлопав дверями в пустых домах. Между растрескавшихся, черных лодок собаки грызли человеческие кости.

– Пойдем скорей отсюда, – сказал Удога.

Братья поспешили к лодке. Дюбака и Чумбо потянули ее бечевой, а Удога сидел с ребенком на корме. Лодка плясала на тяжелых и шумных волнах, и ее даже по течению приходилось тянуть на длинной веревке, – так силен был встречный ветер.

Гольды провели лодку мимо деревни, разбили палатку и заночевали. Утром они снова пустились в путь. Ветер переменился. Подул попутный. Братья подняли парус. День был холодный и сумрачный.

– Может быть, все люди на Мангму умерли? – спросил брата Чумбо.

– Те, кто разбежался по островам и в тайге, может быть, живы останутся, – отвечал Удога.

На берегах опять виднелись пустые, падающие амбары, пустые дома с открытыми дверями и гниющими крышами.

А Мангму становился все шире. Выше поднимались скалы. Исчезли деревни и острова. Начались скалистые, крутые берега.

Высокая голая сопка в глубоких складках, как гигантский веер, стояла над рекой. Дальние хребты упирались в облака. Погода хмурилась. Студеный сырой ветер дул навстречу.

– Море близко, – говорил Удога, проезжая вблизи горла в озеро Кизи.

Вода прибывала, и узкий лесистый перешеек, висевший, как веревка, между двух гор, был затоплен. Мангму, врываясь через этот перешеек в заливное озеро Кизи, топил все вокруг.

Ночью шел дождь со снегом. Утром лужи на берегу за косами подернулись ледком.

У гиляцкой деревеньки Тебах Мангму круто поворачивал к морю. Мыс обрывался в реку рыжими скалами. Река огибала его. На мысу над гиляцкими зимниками вились дымки. Дети бегали по отмели у лодок.

– Живые люди! – обрадовался Чумбо.

От скал Тебаха река разливается, как огромное озеро, между хребтов. Низко, друг другу вровень, над широчайшей рекой идут кучевые хмурые облака с плоскими днищами.

Гольды вылезли на берег, достали коробку с табаком и выкурили трубки, потом набили их и спрятали.

– Прощай, брат, – сказал Удога, – мы поедем домой. Скоро начнется ледоход.

– Прощай! – ответил Чумбока. – Всегда буду тебя помнить.

Чумбо обнял брата, Дюбака заплакала. Она очень жалела Чумбоку. Еще сильней она жалела погибшую Одаку.

– Хотя меня и выгнали из рода, но я все же прогнал маньчжуров, – сказал Чумбока. – Только напрасно я Бичингу не добил.

– Люди тебя еще вспомнят! – ответил Удога.

Он сел в лодку. Дюбака подняла парус. Лодка пошла вверх. Чумбо столкнул свою легкую лодку, которую выменял у гиляков. Он поплыл вниз.

А река становилась все шире. На берегах ее обнажились леса. Дул студеный осенний ветер.

Лодку несло быстрей. В реке была сила, согласие и величие.

Мангму торопился к морю. Чумбока переехал на другую сторону реки. На самом устье ее стояла гиляцкая деревня. Здесь Чумбо решил остановиться.

Глава восемнадцатая

У далекого моря

Крутые черные обрывы с редким голым березником обступали гиляцкое стойбище. Отлинявшие за лето, лохматые собаки с лысыми, будто изодранными боками лениво бродили по берегу. Изредка они, оживляясь, быстро и злобно кусали друг друга, норовя вцепиться в морду или в уши.

Множество тяжелых дощатых лодок лежало на берегу.

Чумбока оглядел деревню и приметил бревенчатый дом на столбах, обширный и высокий.

Он вылез из лодки и стал карабкаться на берег.

С холма он глянул на море. Перед ним были широкие прозрачные поля вод. И как бы далеко ни смотрел Чумбока, всё новые и новые, бледные и голубые прозрачные полосы осенних вод открывались ему.

Берега нет, не видно берега… В этом почувствовалась свежесть и свобода. К горлу подкатывал комок. Чумбока знал теперь, что свободен. Тут уже его никто не схватит.

«Как-то легче стало. И воздух чистый, сердцу легко. В другой мир я приехал. Тут совсем не так, как у нас».

Он тряхнул головой, желая отогнать от себя тяжелые воспоминания, и быстро вошел в дом.

На нарах сидели гиляки и ели вареную собачину. Чумбока встал перед ними на колени.

Поднялся приземистый старый гиляк с седой бородой и горбатым носом. Он поцеловал Чумбоку в щеку, обнял его и показал ему место на нарах.

Чумбока понимал, что это значит. Не требуя никаких объяснений, гиляки принимали его в свою семью, разрешали ему жить в своем доме и быть равноправным с ними.

Гиляк подал гостю кусок собачины.

Чумбока нехотя взял угощение и стал жевать. Ему не хотелось есть. Даже будь перед ним сейчас