Отрочество - Александр Сергеевич Омельянюк

Особенно это касалось старшего из них Геннадия. Платон молча и даже высокомерно проходил мимо и глядел как бы сквозь него. Даже через несколько лет, когда дети выросли, он, уже общаясь, всё ещё продолжал держать младшего Михаила на безопасной для себя дистанции.

Но кроме физического наказания Платона ждало и морально-психологическое напряжение. После проверки полугодовых контрольных работ по математике, выполненных на вырванных из середины тетрадей отдельных двойных листочках в клеточку, Ефросинья Максимовна попросила раздать их ученикам, чтобы те увидели свои оценки и ошибки. Листки пошли по рядам, и к Платону его работа попала вместе с работой Сергея Зуева, отсутствовавшего на уроке. Но прежде чем передать её соседу хозяина Вове Гладкову, сидевшему через ряд, получивший за неё пятёрку, Платон, посчитав, что работу никто, кроме него и Серёжи не увидит, исправил первую букву его фамилии на букву «Х».

Увидев это, Вова засмеялся, а его временный сосед по парте Валера Глухов вырвал у него листок и тоже посмеялся. И всё был бы ничего, но в конце первого из сдвоенных уроков математики Ефросинья Максимовна вдруг попросила вернуть ей работы, пройдя по рядам и собирая их.

Платон в ужасе напрягся, маша Глухову рукой и шепча, чтобы тот вернул ему испорченный листок. Но тот делал вид, что не видит и не слышит «друга». А когда учительница подошла к нему, хулиган с улыбочкой протянул ей свою работу и, специально положенную сверху, работу Зуева.

Увидев хамское исправление, Ефросинья Максимовна вслух искренне возмутилась:

– «Наглец! Как ты посмел мне это дать?!».

И на перемене она ушла из класса.

– «Глухов! – нарочно по фамилии позвал того Платон на перемене – Я знал, что ты дурак! Но ты оказывается ещё и подлец?!» – с вызовом ошарашил он одноклассника.

– «Так я не знал!» – неуклюже попытался тот оправдаться, изображая виноватую улыбку.

– «А что же ты смеялся? Я же видел!» – разоблачил того Платон.

– «Так ты же сам это исправил!» – перешёл тот в контратаку.

– «Но я же не собирался это давать Ефросинье Максимовне! А ты, подлец, такую учительницу обидел!» – отбился Платон, опозорив наглеца, который покраснев, поспешил ретироваться от ставших собираться на разборку одноклассников.

Но прозвеневший на урок звонок сразу всё расставил на свои места.

– «Глухов, к директору!» – сразу с порога объявила учительница.

– Ну, началось! – оборвалось внутри у Платона.

И Глухов вышел из класса, а довольная Ефросинья Максимовна продолжила урок.

Но вскоре тот возвратился, от двери объявив:

– «Гога! Тебя к директору!».

– Ну, значит, следующий я! – понял безысходное Платон.

И точно! Вскоре возвратившийся Вова Гладков своим гундосым тихим и упавшим голосом выдавил из себя, шевеля кадыком:

– «Платон, тебя».

И тут совсем упало, оборвавшееся ранее внутри Платона, и он на ватных ногах направился из класса, по дороге беря себя в руки и раздумывая:

– Теперь конечно мне надо сознаться! Да, пошалил! Но я ведь не знал, что работы будут возвращены учительнице! А то, что дети между собой ругаются матом – так это ни для кого не секрет! Интересно, а что мне на это скажет директор, и как накажет?

Уже несколько успокоившийся Платон вошёл в директорский кабинет, представившись и сразу сознавшись, что эту поправку внёс он. Но реакция директора школы – бывшего фронтовика и учителя русского языка и литературы – Василия Михайловича Володина стала для него слишком резкой и неожиданной.

– «Да как ты посмел обидеть учительницу?! Да ещё так?! За такие дела тебя из школы надо исключить! Пусть родители придут! Кто они у тебя?» – обрушился он на Платона, приняв его за обыкновенного среднестатистического ученика.

– «Инженеры-экономисты! А мать до этого была учительницей и директором школы!» – гордо ответил Платон, надеясь хоть этим поднять своё реноме.

– «Вот, видишь!? – поднял на лоб свои густые и длинные брови директор – Ты из интеллигентной семьи, а поступил как? Безобразие!».

Платон, попытался было оправдаться, что он, мол, никого не хотел обидеть, а всё получилось случайно из-за подлой выходки его одноклассника, и что в их мальчишеской среде мат обычное дело, и уж раз так дело повернулось, то он готов сейчас же извиниться перед учительницей.

Но директор не слушал его, сгущая краски и нагнетая страсти, пугая ученика не только исключением из школы, но и последующими событиями. И тут Платон вдруг понял, что их директор не педагог, а демагог, проще говоря – просто дурак с самомнением, перестав оправдываться и что-то доказывать ему, лишь молча слушая разошедшегося краснобая.

Василий Михайлович был участником войны. На фронт он ушёл, будучи слушателем Академии химзащиты, служа химинструктором. А после тяжёлого ранения в плечо в 1942 году закончил войну помощником командира стрелкового взвода.

Работая директором этой школы, Василий Михайлович добился от коллектива учителей подлинной человечности, взаимоуважения между учителями и учениками, добросовестности и ответственности, как новатор в этом, став примером на многие последующие годы. Поэтому он так трепетно и относился к проявлениям хамства и неуважения со стороны учеников к своим учителям – его коллегам.

– «Ладно! Для начала иди сейчас в класс и при всех извинись!» – закончил свой пламенный спич Володин.

И Платон медленно поплёлся на второй этаж. Ему было очень досадно, что это случилось с его любимой учительницей математики, которая его больше всех в классе уважала и даже любила. Поднимаясь по лестнице, он заметил, что Василий Михайлович пошёл за ним.

– Видимо его часто обманывали? Вот он плохо подумал и про меня! Не верит мне, думает, что я побоюсь!? А я всего лишь стесняюсь! Ладно, прочь стеснения – речь сейчас идёт о чести и совести! А как теперь себя почувствует подлец Глухов после моего извинения пред Ефросиньей Максимовной?! Ведь она знает, что листок он ей передал! А мне надо поспешить, а то при директоре это будет выглядеть жалко! – рассуждал Платон, поторопившись в класс до прихода директора.

– «Ефросинья Максимовна! Извините меня, пожалуйста! Это я исправил букву на контрольной Зуева – думал, что вы их отдали насовсем! Извините, я, конечно, не хотел вас обидеть!» – смело глядя ей в глаза, выпалил раскрасневшийся Платон, выдохнув из себя с облегчением и бросив короткий взгляд в сторону Глухова.

От такого неожиданного признания, Ефросинья Максимовна широко открыла свои добрые серые глаза под стёклами очков, и немного смутившись и часто заморгав ими, лишь тихо ответила Платону:

– «Садись Платон, садись! Я всё равно знаю, кто действительно виноват!».

В это же