Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси

– Не хотите ли выкурить трубочку?

– Благодарю вас, сэр, – ответил старый дворецкий, набивая трубку из кисета, протянутого Шелтоном.

Он взял пальцами свой передний зуб и начал тихонько ощупывать его, раскачивая с какой-то печальной гордостью взад и вперед, потом сказал:

– Вот зубы стали выпадать, но здоровье у меня вполне приличное для человека моего возраста.

– А сколько вам лет?

– Семьдесят два! Если не считать кашля, да грыжи, да вот этой беды, – и он провел рукой по лицу, – так мне и жаловаться не на что. Ведь у каждого, должно быть, что-нибудь не в порядке. А я, по-моему, на удивление здоров для своих лет.

Шелтон, несмотря на всю жалость, которую возбуждал в нем старик, много бы дал, чтобы иметь возможность рассмеяться.

– Семьдесят два! – повторил он. – Да, возраст почтенный. Вы, наверно, помните совсем другую Англию, не такую, какой она стала сейчас.

– Ах! – вздохнул старый дворецкий. – Вот тогда было дворянство. Помню, как они ездили в Ньюмаркет (я там родился, сэр) на собственных лошадях. Тогда не было так много этих… как их называют… среднего сословия. Да и больше было в людях доброты. Никаких не было универсальных магазинов, каждый держал свою лавочку, и никто особенно не старался перегрызть соседу горло. И потом, посмотрите, сколько сейчас стоит хлеб! Боже мой! Раза в четыре дешевле, чем прежде!

– А как по-вашему, люди сейчас стали счастливее? – спросил Шелтон.

Старик дворецкий молча сосал трубку.

– Нет, – сказал он наконец, покачав дряхлой головой. – Никто теперь ничем не доволен. Вот, я вижу, люди ездят в разные места, читают книжки, много узнают нового, а никто не чувствует себя довольным. Не то что раньше.

«Так ли это?» – подумал Шелтон.

– Нет, – повторил старик, снова помолчав и выпуская струю дыма. – Не вижу я прежнего довольства, прежней радости на лицах. Даже и похожего ничего нет. А тут еще эти автомобили; говорят, лошадей скоро совсем не останется!

И, словно потрясенный собственным выводом, он погрузился в молчание, лишь время от времени разжигая свою трубку.

Девушка, сидевшая на дальнем конце скамьи, пошевелилась, откашлялась и снова замерла. На Шелтона пахнуло запахом нестираного белья. Подошел полисмен и принялся рассматривать эти три, столь не подходящие друг к другу, физиономии; во взгляде его было добродушное презрение, пока он не заметил Шелтона, а тогда оно сменилось любопытством.

– И в полиции есть хорошие люди, – сказал старик дворецкий, когда полисмен зашагал дальше. – Да, есть хорошие люди и в полиции, очень хорошие, а есть такие, которые смешивают тебя с грязью, отвратительные, низкие личности. Вот ведь когда они видят, что человеку не повезло, они считают, что могут разговаривать с ним как хотят. Но я никогда не даю им повода приставать ко мне, всегда держусь скромно и со всеми на свете разговариваю вежливо. Приходится потакать им: ведь если… ох, если не потрафишь… некоторые ни перед чем не остановятся – как захотят, так с тобой и расправятся.

– Вы что же, думаете всю ночь здесь просидеть?

– Сегодня хорошо, тепло, – ответил старый дворецкий. – Я сказал хозяину той ночлежки: «Никогда не смейте больше говорить со мной, не смейте даже подходить ко мне близко!» Всю жизнь был прямым и честным: не хочу и разговаривать с этими низкими субъектами, раз они так обошлись со мной – забрали у меня все вещи. – И он сделал жест рукой, словно уничтожая своих врагов. – Завтра я найду себе комнату. Могу я найти комнату за три шиллинга в неделю, как вы думаете, сэр? Ну, значит, все в порядке. Теперь я уже больше ничего не боюсь, я спокоен. Лишь бы прокормить себя, больше мне ничего не нужно. Думаю, что с работой я отлично справлюсь.

И он взглянул в лицо Шелтону, но выражение его глаз и притворно бодрый голос говорили о том, что человек этот живет в вечном страхе.

– Пока я могу прокормить себя, – продолжал старик, – я не пойду в работный дом и не потеряю своего достоинства.

«Нет», – подумал Шелтон.

Некоторое время они сидели молча. Потом Шелтон сказал:

– Заходите ко мне, когда сможете. Вот вам моя карточка.

Старый дворецкий вздрогнул – он уже успел задремать.

– Благодарю вас, сэр, сочту за честь, – сказал он с жалкой поспешностью. – Близ Белгрейвии? Как же, знаю, знаю: я жил в тех местах у джентльмена по фамилии Бэйтсон, вы, может быть, знали его. Он теперь умер – высокородный Бэйтсон. Благодарю вас, сэр, я непременно зайду. – И, торопливо сняв потрепанную шляпу, он старательно убрал карточку Шелтона туда же, где хранились рекомендации, а минутой позже уже опять дремал.

Опять прошел полисмен; взгляд его, казалось, говорил: «И что этот франт делает тут рядом с двумя нищими?» Шелтон поймал этот взгляд.

«Вот именно! – подумал он. – Ты не знаешь, как быть со мной: человек с моим положением – и вдруг сидит на этой скамье! Эх, бедняга, бедняга! Надо же – всю жизнь следить за себе подобными! Но ты и не догадываешься, что ты бедняга, а потому нечего тебя и жалеть».

Человек, сидевший на соседней скамье, вдруг чихнул – громко и неодобрительно.

Полисмен снова прошел мимо и, видя, что жалкие соседи Шелтона дремлют, обратился к нему:

– Небезопасно сидеть тут на скамейке, сэр. Никогда не знаешь, кто с тобой рядом. Я бы на вашем месте, сэр, ушел отсюда, если вы, конечно, не собираетесь провести здесь всю ночь. – И он рассмеялся, точно это была остроумная шутка.

Шелтон посмотрел на него и уже хотел было ответить: «А почему бы и нет?» – но внезапно понял, как это было бы нелепо. «К тому же, – подумал он, – я только простужусь здесь». И, не сказав ни слова, он встал и пошел домой.

Глава XXXIII. Конец

Была уже полночь, когда Шелтон добрался до своей квартиры. Он чувствовал себя таким измученным, что, не зажигая огня, тотчас повалился в кресло. Занавеси и шторы были на лето сняты, и в высокие окна глядела звездная ночь. Шелтон пристально смотрел в темноту, как запутавшийся человек смотрит порой в глаза собрата по несчастью.

Комната не была проветрена, пахло пылью, но до Шелтона вдруг донесся слабый аромат – так иногда поражает обоняние какой-нибудь клочок травы или букет цветов на улице. В петлице у него все еще