А. Сахаров (редактор) - Екатерина I

Сойдя вниз, хозяин застал высокого гостя стоящим у окна в самом грустном настроении, готового расплакаться. Как бы не замечая этого, светлейший начал с обращения к августейшему герцогу чуть не в молительном тоне:

– Ваше высочество! Погубить меня не много пользы будет, по крайней мере для вашего царственного дома… Это была бы большая радость врагам моим и вашим, которые норовят лишить меня власти для того только, чтобы сделать зло вам с вашей супругой, точно так же как всем иностранцам. Свои на меня злы за то, что я немецких людей не выдаю, памятуя, что делал покойный Пётр I. А сломи меня – прежде всего иностранным людям горло перервут и род ваш искоренят…

– Я очень доволен был всегда вашей любезностью, князь, – начал принуждённым голосом герцог. – И теперь ещё прийти в себя не могу, как случилось, что вы говорите, с воровским указом послан был… от нас…

– Конечно, это нам разъяснит граф Бассевич, – самым дружественным тоном ответил светлейший, смотря в окно и видя, что с Макаровым из шлюпки вышел голштинский министр и уже поднимается с пристани ко дворцу светлейшего.

На лице герцога изобразилось ещё большее уныние, и все слова у него как бы истощились.

Через минуту, совершенно спокойный, с Макаровым в дверях галереи показался Бассевич. В то самое мгновение, когда он подходил к князю, отвешивая низкий поклон, из внутренних комнат в полном параде вышла княгиня. Герцог обратился к ней с приветствием, а светлейший мигнул Бассевичу и Макарову, и они незаметно удалились в кабинет хозяина.

Введя графа, Меньшиков с сердцем захлопнул дверь и сурово сказал ему:

– Что, взял?

– Я? Ничего, – спокойно сказал Бассевич. – Хотели взять не мы, а соперники ваши. Головкин воспользовался только посылкою нашего человека.

– А указ кто смастерил?

– Александр Бутурлин.

– Да ему-то что?

– Вероятно, попасть на высоту лакомо.

– И ты правду говоришь, что он?

– Могу доказать.

– Чем?

– Требованием уплаты.

И он вынул из кармана письмецо Александра Борисовича Бутурлина, в котором тот требует 20 тысяч червонцев за то, чтобы доконать захваченного пленника и окончательно скрыть следы его похищения.

Пробежав этот документ, князь подумал с минуту и задал новый вопрос:

– Кто же ответчики и поручители в этой расплате?

– Несколько поручителей денежных на паях, в том числе Толстые, Головкины, Ягужинский…

– А ты, конечно, свят, как праведник?

– Своя рубашка к телу ближе… Когда указ уже в руках, угрозы заставили бы и вас делать то же.

– А ты не подумал, – величественно становясь перед Бассевичем и смотря ему в глаза, надменно сказал князь Меньшиков, – что я способен и указ получить само себе, и посыльщика убрать, и лично явиться с предложением услуг?

– На это остаётся сказать одно: слава Богу!

– Для меня – может быть, для вас – нет! Я ведь могу и так поворотить, что никакие моления не помогут.

– После того, как сказано: наших не трогать – угрозы бесполезны. Без того я бы ничего не сказал. За Бутурлина мы заступаться не будем. Отстранить его вы можете и, наверное, должны. Головкину окоротить крылья тоже не мешает. А с нами просим быть по-прежнему…

– Согласен, но прибавлю два условия: первое – из нашего повиновения ни в чём не выходить! Смотреть за этим будем зорко! Как начнёшь кривить – так и вон! Второе: пусть герцог – для того чтобы отбить у приятелей всякую охоту мутить воду – всем рассказывает, что все надежды и упования он возложил на нас; нужды свои и требования он будет заявлять только через нас – без этого ничего не получит. А государыне пусть герцог прямо выскажет, что он несёт вину за плутовство Бутурлина… Как мы придём вниз, ты его направь, чтобы всё было точно исполнено. Сам видишь, что уловки не помогут.

– Хорошо, будет исполнено, – спокойно ответил Бассевич и направился к двери.

– А ты, Алёша, садись в шлюпку и кати в крепость к коменданту, чтобы сейчас же послал взять Александра Бутурлина.

Через минуту светлейший с Бассевичем совершенно дружески, рука в руку, вошли в галерею. Бассевич тотчас подсел к своему государю, а хозяин с хозяйкой пошли встречать государыню, уже подъезжавшую на шлюпке с обеими дочерьми, внуком и внучкою.

Встреча оказалась очень радушною. Светлейший, подойдя к нижней площадке, помог выйти из шлюпки сперва государыне, потом обеим цесаревнам, затем великому князю и великой княжне. Подхватив на руки великого князя Петра Алексеевича, Меньшиков понёс его на крыльцо, говоря:

– Вот теперь, ваше высочество, сами увидите, каких я вам гостинцев приготовил. – Он прямо провёл его в свою ореховую комнату, где расставлены были у открытых окон механические пушечки с общим приводом, так что, если его тронуть, производился залп из всех пушек разом, деревянными ядрами. Сын светлейшего тотчас подошёл к августейшему гостю и принялся показывать своё уменье обращаться с этими орудиями. Игрушка оказалась вполне по вкусу Петра Алексеевича, и он тотчас же почувствовал себя здесь как дома. И сестра его настолько была занята ласковыми дочерьми светлейшего князя, что детское общество совершенно устранилось от взрослых. Беседа же их, когда её величество вошла в галерею, приняла очень серьёзный тон.

Государыне предстояло выяснить историю с указом. Герцог, приняв на себя вид обиженного, высказал в горьких сетованиях, что Александр Бутурлин с компанией одни виноваты, а его, голштинца, окончательно одурачили, принудив действовать, хотя он не знал хорошенько, что затевается. Герцог три раза начинал одну и ту же рацею и каждый раз заключал свои сетования просьбою:

– Не давайте, мамаша, возможности Александру Бутурлину больше так делать!..

Ответом на это был положительный жест её величества, значение которого для всех было ясно и не могло быть иначе истолковано, как согласием на взыскание с Бутурлина. Время летело незаметно, и вот уже дворецкий доложил, что готов обед. Государыня подала руку светлейшему, а герцог Голштинский – Дарье Михайловне, и все двинулись в столовую. Явился Макаров. Доведя государыню до места и идя к своему, Меньшиков выслушал рапорт кабинет-секретаря и довольно громко сказал:

– Бутурлин взят!

Государыня молвила:

– Надо проучить!

IX НЕОЖИДАННЫЙ ПЕРЕВОРОТ

– Что у вас нового? – спросила баронесса Клементьева свою племянницу, забыв, как обыкновенно бывает на свете, свою угрозу не принимать её никогда у себя.

– Да нового что же? Цесаревну не принуждают выходить замуж, а самой ей никто не приглядывался; да и маменька ею не больше теперь занимается, как и старшей сестрицей. Тот, кто всем вертит, выдвигает внучка; поперёк никто ничего не скажет: первое дело – никто не послушает, да, чего доброго, и высказать не дадут. Аграфена Петровна в ходу, говорят, но нам видеться с нею не приходится. С нашей половины на большую не пускают, да и самой-то государыне цесаревне не часто приходится видеть маменьку. Один светлейший только и бывает. Аграфена Петровна, говорят, тоже бессменно и днюет и ночует.

– Вот как! Давно бы матушке пора за ум взяться да всяких разных Дунек и Матрёшек по шеям, да по шеям. Всё это ладно… Одно не ладно, что дочерей-то удаляют… вот хоть бы и нашу… Мало ли что муж немец и тянет на свою. Ведь она-то умна, вынослива и рассудительна, как никто.

– Да вот вы так говорите, тётенька, а другие не то бают… Знай одно толкуют, что ваша государыня Анна Петровна, как только вышла за голштинца, так только своей Голштинии и норовит… русскому в ущерб…

– Может статься: кто же себе враг. Коли вредно, не делай по её прошению, а всё же дочери как не принимать? Тут совсем другое дело… ни за что не поверила бы я, да такие люди говорили, что не верить нельзя. Всё мутит светлейший…

– Да, может, тётенька, это и не так. Какая польза светлейшему-то? Рази вот что: дочери, известно, одна выдана, другую – тоже придётся выдавать за иностранца; обе, выходит, пустодомки. Сомнительно, чтоб не стали норовить своим мужьям: муж да жена – одна сатана.

– То-то ты, видно, сатаной-то не захотела быть, оттого-то и удрала такую штуку с Ванюшкой?

– Ничего я не удирала, а нельзя – вот и всё тут. А супротив его, как и он супротив меня, ничего не имеем… Встретимся, поздоровкаемся…

– Я уж и слушать не хочу. Ты лучше не зли меня… не толкуй… О твоём беспутстве знать не желаю, а забыть его не могу.

– Да оставь, тётенька. Может, мы с Иваном Алексеичем и сойдёмся по-старому.

– А выйти за него не можешь? Как ведь это похоже на дело?

Дуня потупила голову, ничего не отвечая. И разговор, по-видимому, должен был прекратиться на самом интересном месте, но в эту минуту вошёл в комнату генерал-полицеймейстер Дивиер. В последнее время он часто захаживал к Авдотье Ильиничне, оставаясь у ней по нескольку минут, иногда по получасу, в ожидании, пока доложат герцогине, Анне Петровне, и она его примет. С ним Авдотья Ильинична любила потолковать и по уходе его чувствовала себя довольною приобретёнными сведениями. Говорил же он охотно, не стесняясь, и простотою обращения заставлял невольно считать себя человеком искренним. Русских и русское он любил и желал всего хорошего намерениям русских патриотов, сочувствуя им, но никак не держа сторону своего высокого шурина. Он, видите, долг ставил выше всего и не желал подслуживаться Меньшикову, который, как известно, выдал за него сестру, только повинуясь Петру, и потом всячески старался вредить зятю. Эти обстоятельства бросили Дивиера в ряды противников светлейшего, и теперь он пришёл узнать: была ли цесаревна Анна Петровна у августейшей родительницы вечером и каков результат этого свидания.