Добро не оставляйте на потом - Адриана Трижиани

Матиуцци. – У меня нет времени на весь этот вздор. Мой бизнес пострадает.

– Я помогу твоей жене чем смогу. Она не станет закрывать лавку, будет принимать заказы до вашего возвращения. И вообще считайте, что возникла просто небольшая заминка. Немного погреетесь на солнышке, хорошенько отдохнете – глядишь, и война закончится, – заверил их Мак-Тавиш. – В конце концов, сейчас лето.

Жена и дочь Матиуцци наблюдали за происходящим из окна на верхнем этаже. Матиуцци побоялся, что если они будут стоять с ними на тротуаре, то полиция может передумать и забрать их тоже.

Маргарет Мэри Мак-Тавиш накинула шаль, закрыла дверь отцовского магазина и подбежала к стоящим на тротуаре мужчинам.

– Поторопись, Маргарет, – предупредил ее отец, озираясь по сторонам. – Они вот-вот придут.

– Да, папа.

Маргарет Мэри зашла внутрь лавки Матиуцци, Пикколо юркнул за ней:

– Я хотел попрощаться.

Она улыбнулась.

Пикколо притянул ее к себе, зарылся лицом в рыжие волнистые волосы и вдохнул знакомый аромат жасмина. Он нежно поцеловал ее.

– Когда вернусь, поговорю с твоим отцом.

– Да уж, поговори. – Маргарет Мэри игриво шлепнула его по руке, но тут же принялась покрывать лицо возлюбленного поцелуями. Заметив краем глаза, что отец развернулся к витрине, она оттолкнула Пикколо. – Иди, – быстро сказала она.

* * *

– Ты не сможешь взять свой телескоп, Арканджело. Для него нет места, – предупредила жена, закончив собирать его чемодан.

– Он влезет.

– Нет, не влезет. Сыр или телескоп? Придется выбирать. Тебе необязательно смотреть на звезды, но голодать ты не должен. Так что возьмешь сыр. Я хочу быть уверена, что ты сыт. Багет я тоже положила.

– Я же вернусь через день-два. Куда мне столько хлеба и сыра?

– Кто-нибудь наверняка наберет всякой ерунды и забудет про сыр. Вот увидишь. Так что не помешает, ты мне еще спасибо скажешь.

Антика стоял напротив кровати, которую он делил со своей женой вот уже сорок семь лет.

– Хорошо, Анджела. Я поделюсь сыром. И колбасой.

– И граппой.

– И даже граппой.

– Там три пары носков. Три пары подштанников…

– Прошу тебя! За столько лет я запомнил, что надевать по утрам.

– Я просто хочу, чтобы ты знал, что берешь с собой. – Она захлопнула чемодан.

Жена вышла из спальни. Антика взял в руки телескоп, который сам когда-то смастерил. Труба была сделана из березовой древесины, достаточно мягкой, чтобы свернуть ее в цилиндр. Окуляр и линзы пришлось заказать у ювелира. Матиуцци вырезал стекло и сточил края напильником. Не сразу, но все получилось как надо. Антика прикрепил объектив, ручку фокусировки и подставку. Установил телескоп на собственноручно сооруженный треножник. Каждую ночь, если не было дождя, он залезал на крышу своего дома в Глазго и любовался на звезды.

Антика прислушался, не идет ли жена. Вытащил запасную рубашку и пару подштанников, чтобы освободить место для телескопа. Положил его рядом с сыром и закрыл чемодан.

– Арканджело, – позвала жена. – Они уже здесь. – Голос Анджелы оборвался. Она ждала мужа у подножия лестницы. Когда он подошел, она крепко обняла его и несколько раз поцеловала.

– Ну будет, будет. – Он взял лицо жены в ладони. – Я скоро вернусь.

Бери[142]

Саваттини сидел у окна переполненного поезда, наблюдая за мелькающими сельскими пейзажами. Еще утром в его жизни все было прекрасно, но ситуация круто изменилась. Саваттини вместе с другими бритальянцами простоял в длинной очереди, ожидая, пока для них пригонят поезд с достаточным числом вагонов. Он прислушивался к разговорам британских солдат, пытаясь хоть что-то разузнать, но еще больше встревожился, когда понял, что и тем ничего не известно.

Поезд миновал знакомый ему ипподром, превращенный теперь во временное пристанище для заключенных. Следом за окном показался оранжевый полосатый цирковой шатер, в котором уже не было тигров и слонов – там разместили немецких военнопленных перед отправкой в лагеря. В поезде стоял гул: пассажиры возмущались, хотя и негромко, что их сравнивают с нацистами.

Неужели они не понимают? думал про себя Саваттини. В войне есть только две стороны. И так уж нам повезло, что Италия выбрала не ту. Саваттини обычно держался в стороне от политики, но, как любой разумный человек, зарабатывающий на хлеб своим трудом, наблюдал за устоявшейся в Британии классовой системой и имел насчет нее свое мнение. Либо ты обслуживаешь других, либо обслуживают тебя, третьего не дано.

На швейных фабриках вместо юбок и блузок теперь шили военную форму. Частные дома превратились в армейские вербовочные пункты, а общественные здания переоборудовали под военные госпитали. Там, где раньше производили шерсть, хрусталь и фарфор, стояли пустующие здания, ожидая, когда их заполнят выходцами из враждебных стран. Как бы то ни было, намерение правительства выслать всех итальянцев мужского пола встретило в народе горячую поддержку. Там, где еще недавно школьники сидели за партами, теперь запирали арестантов, ожидающих своей участи. Немцев. Австрийцев. Итальянцев. Нацистов. Фашистов. Интеллектуальную элиту. Всех, независимо от их профессий и взглядов, считали врагами британского государства.

Разговоры о предстоящих арестах и последующей высылке быстро распространились среди живущих в Шотландии итальянцев, и предупреждали их об этом, как правило, шотландские соседи и друзья. Большинству так хотелось показать английскому правительству свою покладистость, что они заранее собирали вещи и ждали на краю тротуара, пока их увезут. Некоторые пытались скрыться от полиции, но их вскоре находили и присоединяли к остальным.

Паутина железных дорог с севера и юга сходилась за пределами Манчестера. На путях, идущих вдоль реки Ирвелл, такого плотного потока тянущих вагоны паровозов не помнили со времен работы фабрики[143]. На платформе в Бери уже скопились сотни мужчин всех возрастов, а новые все прибывали и прибывали.

Арестованных итальянцев согнали с одного конца Соединенного Королевства в другой. Бритальянцы особо не сопротивлялись. Они послушно выполняли приказы охранников, готовых в случае чего пустить в ход оружие.

Территория заброшенной фабрики «Уорт Миллс», по мнению знающих людей, представляла собой идеальное место для тюремного лагеря. Выстроенные в колонну люди стояли под открытым небом, в огороженных загонах, как скот на убой. Тех, чьи имена и данные вносили в списки, по очереди запускали в здание. Импровизированный барак был рассчитан на две тысячи человек, и хотя в тот день число пленных возросло до трех тысяч, всем удалось втиснуться. Здание и участок вокруг были огорожены колючей проволокой. У входа стояли вооруженные охранники.

Внутри не оказалось ни стульев, ни скамеек, ни коек – только огромное грязное пространство площадью в два акра. На противоположной от входа стороне несколько заключенных, прибывших ранее, только что закончили подметать пол. Вскоре по толпе пронесся слух, что это профессора и преподаватели Оксфорда – евреи, когда-то уехавшие из Германии и Австрии, которых теперь считали потенциальными шпионами. Бритальянцы не верили, что эти люди представляют для британского правительства бо́льшую угрозу, чем они сами. Однако это не имело значения – сила была не на