Серена Витале - Пуговица Пушкина

Кроме медвежьей шубы на Пушкине были новый сюртук, темный жилет, рубашка и черные брюки. Как был одет Дантес, представляется более важным, чем может показаться на первый взгляд. «Геккерен упал, но его сбила с ног только сильная контузия, — писал Жуковский. — Пуля пробила мясистые части правой руки, коею он закрыл себе грудь, и, будучи тем ослаблена, попала в пуговицу, которою панталоны держались на подтяжке…» А вот что пишет Софи Карамзина: «Пуля пробила руку Дантеса, но только в мягких частях, и остановилась против желудка — пуговица на сюртуке предохранила его, и он получил только мягкую контузию в грудь». Эта спасительная пуговица упоминается Вяземским, Данзасом и посланниками Пруссии и Саксонии. Все казалось ясным как день: судьба остановила пулю Пушкина, прикрыв Дантеса, как щитом, металлическим диском пуговицы[70]. Очевидно, изменчивая богиня, покровительствовавшая Дантесу, в то же время рассорилась с поэтом из-за того, что тот нарушил одно из незначительных правил, вернувшись домой сменить одежду. Мы также готовы держать пари, что в этот морозный январский день (термометр показывал минус пять[71] по Цельсию) Дантес надел фланелевую рубашку под мундир кавалергарда. Однако такой его наряд возбудил новые подозрения в двадцатом столетии, что привело к совершенно новой остроумной версии.

В «Сибирских огнях» более пятидесяти лет назад была опубликована статья инженера М. Комара, где автор выражал сомнение, что пуля сантиметровой длины и пяти миллиметров в диаметре, имеющая начальную скорость 300 метров в секунду, могла «отскочить как мячик пинг-понга», наткнувшись на пуговицу. Пуговица, полагал он, должна была разбиться вдребезги, а ее осколки глубоко вонзиться в грудь француза. «Презренный палач, нанятый лакеями-аристократами Николая и самим Николаем, — заключает Комар, — вышел на дуэль в нагруднике кирасы… из металлических пластин, надев его под мундир» — нечто вроде кольчуги девятнадцатого века, что в те времена можно было купить в Берлине. Сообразительный Геккерен, похоже, заказал эту ценную вещь еще 5 ноября 1836 года, когда состоялся первый вызов на дуэль, и попросил отсрочки точно на срок исполнения и доставки заказа.

В 1950 году Иван Рахилло припомнил историю, которую слышал в начале тридцатых годов от сибирского литератора: тому случилось найти старую книгу записей, где значилось, что посыльный голландского посланника прибыл в Архангельск в ноябре 1836 года. Таинственный путешественник провел какое-то время на Оружейной улице — очевидно, заказывая предательскую кирасу, которую затем привез в Петербург.

«Поединок или убийство?» — спрашивал некто В. Сафронов со страниц «Невы» в 1963 году. И отвечал — убийство, даже невзирая на то, что пистолеты противников не «могли быть… разного калибра»[72], но Дантес был защищен нагрудником кирасы; а ряд пуговиц никак не мог быть в месте его ранения, разве только пуговица подтяжек — непрочное изделие из рога, дерева или ткани, — что никак не могло выдержать удара свинца, и даже если бы пуля отрикошетила от пуговицы подтяжек, она оставила бы след на одежде Дантеса, чего, впрочем, «никто из современников не отметил»[73]. Заключение: грудь наемника была защищена «специальным приспособлением», кольчугой из тонких металлических пластин.

Агентство ТАСС распространило эти сведения по всем уголкам Советского Союза — эксперты обвиняют Дантеса. В небольшой книжке А. Ваксберга, напечатанной миллионным тиражом в 1963 году, с триумфом заявлено: «Прошлой зимой тайна гибели Пушкина наконец раскрыта… После проведения экспериментов и анализа подлинных документов (более 1500), а также записей в архивах, криминалисты смогли воссоздать все детали кровавого преступления Дантеса». Многие более объективные исследователи отвергали гипотезу Сафронова и заключение мифической комиссии экспертов. Три выдающихся специалиста заявили, что Дантеса можно обвинять во всех смертных грехах, но «единственное, чего он не мог сделать, — это надеть кольчугу на дуэль: малейшее ранение шеи или плеча повлекло бы за собой разоблачение и бесчестье». Другие считают, что ссылка на кольчугу говорит об абсолютном незнании и потому непонимании образа жизни и традиций того столетия.

Казалось, предмет дискуссии уже покрылся пылью, когда в 1969 году М. Яшин написал длинное исследование, посвященное гибели Пушкина, раз и навсегда установив истину: у кавалергардов было два вида мундиров, оба из зеленого сукна с серебряными пуговицами. Первый — двубортный мундир с двумя рядами пуговиц, по шесть штук в каждом ряду; второй — более длинный, однобортный — с одним рядом пуговиц, количеством девять штук. 27 января 1837 года Дантес был одет в двубортный мундир; и тогда совершенно ясно, каким образом пуля могла, пробив руку навылет, попасть в злополучную пуговицу, причинив лишь небольшую травму. «На сегодняшний день, — тем не менее делает вывод Яшин, — нет веских доказательств, что версия защиты чем-то вроде кирасы не применима к данному случаю». Он добавляет, что не было никакой нужды ехать в Берлин и даже в Архангельск, чтобы достать подобную вещь: старые архивные документы говорят о том, что именно в 1835–1836 годах кавалергарды пробовали различные «бронежилеты», изобретенные д-ром Попандопуло-Врето.

Д-р Попандопуло-Врето — восхитительно! Хирург-любитель, инженер, изобретатель, оружейник и шарлатан. Происхождением из Греции и Патагонии, он сродни героям гоголевских причудливых шуточных краев. Можно просто кататься со смеху, не в силах продолжать чтение. И можно только удивляться той страсти, с которой в России исписаны тысячи страниц о смерти Пушкина за последние десятилетия — и не только от детективной лихорадки по выходным. Но давайте закончим тем, что спросим самих себя: может быть, не так уж и честно смеяться над Яшиными и ему подобными, потому что за явными идеологическими клише и вопиющим невежеством — относительно того времени, общепринятых традиций и правил столетия, секундантов и (иногда прежде всего) языка — французский язык стоит за всеми загадочными хитросплетениями, темными интригами, покровами тайны — за всем этим явно чувствуется настоящая кипящая ненависть. Может быть, лучше восхищаться страной, которая не перестает скорбеть о своих поэтах?

Вспоминают князь и княгиня Вяземские: «Пушкин не скрывал от своей жены надвигающейся дуэли. Он спросил ее, кого она будет оплакивать. „Того, кто будет убит“, — ответила Наталья Николаевна».

Пушкин мужественно терпел боль. По дороге домой он пытался поговорить и даже пошутить с Данзасом. Но приступы боли в животе учащались и становились сильнее — он начал понимать, что его рана серьезна. «Боюсь, что это как у Щербачева», — сказал он. Михаил Щербачев дрался на дуэли с Руфином Дороховым в 1819 году; пуля попала ему в живот, и молодой человек умер через два дня в страшных мучениях. Но главная забота Пушкина была о жене. Он просил Данзаса не пугать ее, если она окажется дома, когда они приедут, и не говорить о его действительном состоянии. Карета посланника подъехала к дому № 12 на Мойке около шести вечера. Данзас поспешил в гостиную и спросил госпожу. Ему ответили, что ее нет дома. Задыхаясь, он быстро объяснил слугам, что произошло, и послал их на улицу вынести раненого из кареты; тогда объявили, что она дома. Данзас зашел без доклада в будуар Натальи Николаевны — или, точнее, в отделенный занавеской угол их общей супружеской спальни. Там он нашел ее в компании Александрины, рассказал, что ее муж дрался на дуэли с Дантесом, но причин для тревоги нет: он легко ранен, ничего более.

Тем временем Никита Козлов помог Пушкину выбраться из кареты, поднял его на руки и так, с хозяином на руках, поднялся по нескольким ступеням и внес его в дом. «Грустно тебе нести меня?» — спросил его Пушкин. Натали вскрикнула и лишилась чувств, когда увидела своего истекающего кровью мужа в прихожей. Пушкин настоял, чтобы его положили в кабинете, и велел постелить на диване. Он снял с себя окровавленную одежду, надел чистое белье и лег. Только тогда он послал за Натали. Она уже стояла у дверей, но ее попытку войти раньше Пушкин пресек грозным: «N'entrez pas!» Ей пришлось ждать в гардеробной, заламывая руки, вместе с сестрой и Плетневым, которого привело в дом друга тревожное предчувствие, хотя он и ожидал увидеться с ним, как обычно, в среду.

«Будь спокойна, ты невинна в этом», — это были первые слова Пушкина, обращенные к жене. Тем временем Данзас вышел, чтобы привести врача. Ни Арендта, ни Саломона, ни Персона не было дома. Жена последнего посоветовала обратиться в ближайший сиротский приют. Д-р Вильгельм фон Шольц уже выходил, когда прибыл Данзас. Шольц, поскольку был акушером, пообещал разыскать сведущего в ранениях врача и через несколько минут подъехал к дому на Мойке вместе с Задлером, который в это время возвращался из дома голландского посланника, куда его вызвали осмотреть руку Дантеса. Обследовав Пушкина, Задлер отправился за инструментами: он считал, что может понадобиться операция.