Николай Лузан - Призрак Перл-Харбора. Тайная война

В партии, наконец, закончилась бесконечная болтовня, теперь негромкий голос Вождя хорошо слышали даже на Чукотке.

Маховик репрессий набрал обороты. К середине тридцать восьмого на должности командующих округами приходилось назначать вчерашних капитанов — командиров батальонов, а недавние выпускники рабфаков становились министрами. «Кровавый карлик» явно переборщил, ему повсюду мерещились враги и предатели. Страна, зажатая в «ежовых рукавицах» страха, все дальше отдалялась от социализма и превращалась в одну огромную зону.

И тогда он вспомнил о Берии.

Час Лаврентия пробил. С новой ролью он быстро освоился. Печальный опыт Ягоды и Ежова заставил его действовать более гибко и изобретательно. Исправление линии партии в органах он начал не с арестов, а с освобождения уцелевших профессионалов и выпрямления «перегибов». Загнанная в угол и шарахающаяся от собственной тени интеллигенция, которую он баловал своими появлениями в театральных ложах, приободрилась и снова стала распускать языки. Все чаще физиономия новоиспеченного наркома мелькала среди писателей и артистов. Это вызывало ревность и зависть у «стариков». Молотов и Каганович жаловались, что Берия не дает прохода балеринам из Большого театра.

«Дураки, чего жалуетесь! Пусть лучше щупает их, чем вас», — с иронией бросил Вождь им в лицо.

Лаврентий тогда промолчал, а через неделю положил на стол сводку слухового контроля.

Эта чертова жидовка жаловалась своему усатику Славику на то, что он, Сталин, перестал считаться с мнением старых большевиков и превратил их в холуев, а из партии сделал скопище подхалимов и лизоблюдов. Потом Молотов ползал перед ним по ковру и умолял пожалеть свою дуру. Поздно! У Лаврентия поумнеет.

Лазарь Каганович тоже прикусил язык, когда его ткнули носом в то, что несли его зарвавшиеся братцы по темным углам, и потом не пикнул, когда один из них полез в петлю, а другой пошел под расстрел.

Лаврентий понимал все с полуслова. Стране требовалась передышка, и он посадил на короткую цепь своих «псов». НКВД, как и прежде, выискивал и карал врагов народа, теперь ими стали агенты фашистов и их пособники.

Страна вздохнула от репрессий и сплотилась вокруг единственной надежды и опоры — Иосифа Сталина! Страх на время ушел из-под крыш комиссариатов и начальственных кабинетов. И там опять развязались языки. Лаврентию не требовалось объяснять, что угроза власти исходит не столько от врагов, сколько от соратников. Он так опутал невидимой сетью прожженных партийных аппаратчиков и лихих кавалерийских рубак, что они боялись поверять тайны не то что жене, но и подушке.

«Большой дом» на набережной и служебные кабинеты стали прозрачны, как аквариум. День и ночь опера из Технического управления НКВД записывали каждое слово и вздох. В пухлых наблюдательных делах накапливались фотографии из интимной жизни и многостраничные отчеты о неурядицах и склоках в семьях членов ЦК. Взбрыкивавший иногда старик Калинин перестал коситься на молодых бабенок из Большого и тихо плакался в жилетку по своей жене, собиравшей валежник на Крайнем Севере…

Отчаянный писк птиц прервал размышление Сталина. Под окном на дорожке отчаянно барахтался воробей, пытаясь выбраться из сугроба, рухнувшего с крыши. Стряхнув остатки снега, он поскакал к мусорной кучке, но тут над ним взметнулась серая тень кошки, и когтистые лапы впились в зазевавшуюся птичку.

«Вот так и в жизни: зазевался — и стал добычей, — подумал он, отвернулся от окна и встретился с преданным взглядом Берии. — Знаю я вашу преданность; ты не лучше Ягоды и Ежова. Ты просто умнее и хитрее, но меня не проведешь. Я тебя насквозь вижу».

Заложив правую руку за борт френча, Сталин направился к столу. Берия двигался сбоку. Мягко ступая по ковру, он пытался попасть с ним в ногу.

«Ишь, как старается. Ничего не скажешь, ты, Лаврентий, оказался настоящим кремлевским цепным псом. Малюта Скуратов в подметки тебе не годится, — продолжал размышлять Сталин. — Но меня не обманешь! Недаром говорят — свой пес кусает больнее. На этот случай для тебя припасен хороший намордник. Думаешь, раз Кирова не стало, так и дело с концом. Дудки! Лежит у меня в сейфе папочка, а там его справка, как ты в девятнадцатом в Баку работал на мусавитистскую контрразведку. А к ней твоя расписка имеется. Скажешь, что такое задание партия дала, а кто подтвердит? Колька Ежов всех свидетелей зачистил».

Странное поведение Сталина сбивало Берию с толку. Казалось, он узнал все повадки Хозяина и научился угадывать малейшие желания, но каждый раз тот ставил его в тупик. И сегодня рутинное дело — утверждение списка врагов народа — превратилось в очередную проверку.

Так ничего и не сказав, Сталин тяжело опустился в кресло и возвратился к просмотру «расстрельного списка» номер один. Карандаш медленно скользил по фамилиям и остановился на Марии Спиридоновой.

— Жива еще, старая стерва! — удивился он.

— Скрипит, — презрительно заметил Берия.

— Ты смотри — пережила всех!

— Последняя. Из эсеров больше никого не осталось.

— Прощения не просит?

— Нет.

— Гордая! Ну и пусть подыхает! — Сталин с ожесточением поставил на первом листе жирную роспись.

Берия с облегчением вздохнул и сложил списки в папку. Но Хозяин не отпускал. Почистив трубку, он набил ее табаком и закурил. Дым причудливыми кольцами поднимался к потолку. В наступившей тишине было слышно, как между стекол бьется ожившая на солнце муха.

— Лаврентий, — впервые за время разговора голос Сталина потеплел, а в глазах заплескалась радость, — и все-таки мы столкнули их лбами!

— Теперь только искры полетят, — поддакнул Берия.

— Искры — это только начало, — взгляд Сталина затуманился. — Грызня этих империалистических хищников не только облегчит наше положение на фронтах. Она разбудит рабочий класс и крестьянство в Китае, Юго-Восточной Азии и Индии. Великая революция на Востоке, зерна которой обильно политы в начале века кровью трудящихся, сметет последние остатки китайских богдыханов и разрушит Британскую империю. С Китая мы начнем новый поход против мирового империализма. И он завершится полной победой социализма!

— Мы активно работаем в этом направлении, Иосиф Виссарионович. Только в одном Китае задействовано четыре резидентуры. За последние полгода значительно укрепились наши оперативные позиции в Америке и Индии, — доложил Берия.

— До конца войны далеко, — продолжал размышлять Сталин, — но победа будет за нами! На пути к ней возможны отдельные поражения, но независимо от них судьбы Гитлера и Германии предопределены. Поэтому уже сегодня мы обязаны думать о будущем. Кто станет в нем нашим врагом, а кто союзником? И здесь ведущая роль принадлежит твоему ведомству. В чужой стране лучше иметь своего президента, чем посылать туда армию. Последняя операция показывает — НКВД способен решать такие задачи.

Берия зарделся от похвалы и не удержался от славословия:

— Иосиф Виссарионович, только под вашим гениальным руководством нам удалось провести эту блестящую операцию!

Сталин поморщился и строго заметил:

— Мы, коммунисты, должны быть скромны. В наших рядах нет ни первых, ни последних. Все мы — рядовые бойцы партии, и наши жизни принадлежат только ей и Великой революции.

— Да, конечно! На чекистов вы всегда можете положиться! Для них нет и не может быть большей чести, чем отдать жизнь за партию.

— Жизнь, говоришь? А чего она стоит на весах истории? — загадочно сказал Сталин и ушел в себя.

Берия терпеливо ждал, и следующее заявление огорошило его.

— Лаврентий, твои разведчики в Китае и Америке были настоящими героями. Родина их не забудет и воздаст по заслугам.

— Почему… были, товарищ Сталин? Они живы и продолжают активно работать. Японцам удалось захватить только несколько человек, но они молчат.

— А Зорге? Подлец! На первом же допросе сознался, что работает на нас!

— Ему ничего неизвестно об этой операции, — промямлил Берия.

— Лаврентий, ты что, меня не понял? — Сталин выразительно посмотрел на него и сухо отрезал: — Семьи героев не должны знать нужды, а предателей надо уничтожить! Если потребуется, тебе поможет Абакумов, у него хватка бульдожья.

— Я сам справлюсь, товарищ Сталин!

— Это другое дело, а то я подумал, ты утерял нюх.

— Я все понял, товарищ Сталин! — заверил Берия и под немигающим взглядом Вождя почувствовал себя, как кролик перед пастью удава. Страх когтистыми лапами сжал сердце.

«На каком решении остановится Сухорукий? — лихорадочно соображал он. — Выкосить только резидентуру? Управление? А, может, и меня? Недаром вспомнил бульдога Абакумова», — и, собравшись с духом, Берия заявил:

— Товарищ Сталин, ни один виновный не уйдет от справедливого возмездия! Я сделаю все…