Дикая карта - Ольга Еремина

Митрий заметил, как по Московской дороге со стороны Клементьевского поля движутся лошади, запряжённые цугом. Они тащили что-то тяжёлое. Погонщики хлестали уставших лошадей, и те из последних сил свернули к мосту. На спуске подбежали лисовчики, окружили телегу, поддерживая её, чтобы не понеслась вниз, лошадей бы не покалечила. Так почти на руках дотащили телегу до Терентьевой рощи,

– Князь-воевода! – вскричал Митрий, вбегая в келарские палаты. – Беда!

– Что такое? – жёстко спросил Григорий Борисович.

– Пищаль великую притащили! Сам видел!

Роща живо встал:

– Пойдём глянем!

На горе Волкуше меж туров действительно было шумно. То и дело оттуда в сторону крепости выскакивали на конях некие люди, кричали:

– Держитесь теперь! Жахнет Трещера – ваши хвалёные стены в прах разнесёт.

– Как бы не так, – бормотал Роща, вглядываясь в пушку, вставшую меж туров среди Терентьевой рощи. – Постельничий строить умел, спаси Господь его душу.

Митрий уже раскрыл рот, чтобы спросить, какой такой постельничий. Но вовремя вспомнил давний рассказ отца, что царь Борис Фёдорович Годунов поначалу служил в Постельном приказе.

7 октября 1608 года

Заполдень в стане Лисовского поднялся шум. Затопотали кони, задудели рога, к окопанному табору спешили со всех сторон ляхи и казаки, что рыли рвы у стены и рубили острожки на дорогах. Затем вся толпа повалила на Клементьевское поле, к Сапеге.

Митрий вновь влез на самую верхотуру башни, силясь понять, что там за суматоха.

В разрывы сероватых облаков проглядывало солнце, голубело небо, и день казался таким мирным, спокойным. И вот – опять тревога!

От толпы отделилась группа всадников, поскакала к крепости. Казаки! В них не стреляли – всем хотелось услышать весть. Оказавшись под самой стеной, они начали кричать. Дескать, покоритесь царю Димитрию! Вам же лучше будет. Вон из Переяславля гонцы прибежали – бьют челом, просят законного царя владеть городом. С ними из Александрова, из царской слободы, людишки – тоже кланяются, признаём, дескать.

Митрий побежал к Роще.

Князь уже знал о покорности Переяславля и Александровой слободы, раздражённо ходил перед Иоасафом, говорил:

– Гнездо древнейшее! Гнездо Александра Ярославича! Как могли они вору предаться!

– Так и Шуйский, коли присмотреться, – вор! – с вызовом сказал Голохвастый.

Иоасаф зыркнул на него так, что тот опустил голову, скрывая дерзкий блеск светлых глаз.

– Теперь Сапега должен туда людей послать – всех к присяге подвести. А мы что?

Рощу угнетало бездействие. Заутрени, обедни и вечерни шли чередом, но крестьяне так и жили таборами на дворе, и уж дров на приготовление пищи не хватало, и младенцы умирали от того, что у матерей кончалось молоко.

– Дело монашеское – молиться, дело воинское – к сражению готовиться, – тихо молвил архимандрит.

– Прав ты, отче, – сказал Григорий Иванович. – Сын мой умнее меня оказался, свои сотни к вылазкам готовит, крестьян обучает. И мы примемся.

– Что же ваш келарь? Почто Авраамий не хлопочет, почто из Москвы помощь не идёт? – с вызовом сказал Голохвастый. – Лисовчиков в таборе много меньше стало. Неспроста. Что-то они задумали.

– Гонца пошлём… – задумчиво ответил Иоасаф. – Пусть из Москвы на табор Сапеги ударят, тут и мы из ворот выйдем.

– Меня пошлите, дяденьки! – вдруг выскочил из угла Митрий. – Я здесь все тропки ведаю, и Москву знаю.

Иоасаф медленно повернулся к нему всем телом, опершись руками на тяжёлый жезл, вгляделся в карие, широко расставленные глаза под светлой чёлкой.

– Ты, вьюноша, келарев подручник. Авраамий, на Москву отбывая, тебя мне поручил. Указ тебе – я да князь-воевода. Надо будет – пошлём. А пока твоё дело – за Григорием Борисовичем следовать!

После обедни Иоасаф послал монахов к сотникам – обучаться уставу воинскому – в непогоду, под начавшимся дождём.

10 октября 1608 года

Заполночь открылся потайной ход возле Сушильной башни, и два казака, перекрестившись, вышли в ров. Тихо пробирались они вдоль пепелища Служней слободы в Служень овраг, к речке Корбушке. По Московской дороге ныне не пройти, но можно попробовать по Стромынке. На неё, правда, ещё выбраться надо – дорогами лесными да просёлочными. В Громкове, у брода через Ворю, можно коней купить – и доскакать до подворья монастырского, весть подать.

Но не вышло. Поутру, как развиднелось, дозор лисовчиков схватил гонцов. Перебежчики узнали казаков, отобрали грамоты.

11 октября 1608 года

В монастыре праздновали Покров и служили молебен, согласное пение раздавалось далеко в чистом холодном воздухе. И задумывалась москва в стане лисовчиков: с нами ныне удача, а с ними – Бог. Как быть-то?

13 октября 1608 года

С ночи холодный густой туман окутал холмы и овраги Троицы. В безветрии не хотел он рассеиваться, льнул к промокшей земле, а когда к полудню растаял, клёны, ещё вчера стоявшие зелёными, оказались жёлтыми.

Но защитникам обители недосуг было любоваться внезапной красой осени.

Враз зарявкали по холмам пушки. С перепугу заревела животина. Ядра – каменные и железные – полетели не в стены обители, а навесом, пробивали крыши келий и дворов, разбивали повозки. Разлеталось десятилетиями копимое добро, падало в грязь, смешивалось с прахом.

Общий страх развеял чашник Нифонт. Могучий, в просторной епанче, с кручёным поясом, подвязанным над круглым животом, с румяными щеками и весёлыми злыми глазами под белёсыми бровями, он появился на пороге своей кельи, собрав в кулак подол посконной рясы, громогласно провозгласил:

– Дивитесь, люди добрые, какими яйцами несутся ляшские куры! – Развернул подол, показал железное ядро. Коленом пихнул ядро – оно плюхнулось в лужу, зашипело. – У тех кур языки змеиные! Видите, как шипят! – И возвысил голос: – Не верьте посулам, не слушайте шипу змеиного. Не отдадим дома святого Сергия на поругание!

Не гром тряхнул небо, но будто своды небесные треснули – так громыхнула Трещера. Содрогнулось прясло – ядро, пролетев над Подольным монастырём, ударилось в стену, вошло в неё глубоко. Вздрогнули люди на стене.

Князь-воевода поднялся на Круглую башню, именуемою также Красной, – все пушкари и пищальники были уже здесь. Роща велел всем беречь ядра, лишь с башни Водяных ворот и с Круглой башни велел он пристреляться к самой страшной пищали – Трещере.

Целый день били по обители пушки.

Степенные монастырские крестьяне собирали остывшие ядра в плетёные корзины, в коих возят бельё полоскать, и носили в башни. Там смотрели, какой пушке какое ядро подходит. Носили в Круглую и Водяную башни, что против батарей. С башен послали на Красную гору лишь несколько ядер. Целились главным образом в осадную пушку.

К вечеру ещё раз рявкнула Трещера, рыгнула огнём, окуталась дымом. Вновь ядро глубоко вошло в стену,