"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9 (СИ) - Коллектив авторов

Остальные члены Комитета ничего не понимали и только смотрели то на меня, то на председателя.

Он продолжал:

— Но не разрешите ли вы, товарищ, заявить завтра на подготовительных митингах, что мы ожидаем к трем часам решающего удара, такого грозного выступления, от которого будет зависеть исход всего дня… Это имело-бы громадное значение. Прежде всего они приняли бы безо всякого обсуждения ваше приказание и слепо исполнили бы его. И затем, скорее бы умерли, чем сдались бы раньше трех часов.

— Не вижу препятствий. Только храните это про себя до завтрашних митингов. Если вы станете разглашать сегодня, у них вскружатся головы, они вообразят бог знает что… А с другой стороны — я всегда побаиваюсь полицейских ушей.

На этом мы расстались. На следующий день, в воскресенье, когда я проезжал с моим автобусом перед часами Дворца Юстиции, — было двадцать минут третьего. Через две минуты я должен был доехать до площади Сен-Мишель, высадить пассажиров, сделать полукруг и под носом розини-контролера быстро уехать назад.

Я здорово волновался. Кажется, что я дрожал не меньше, чем цилиндры. Париж как-то необыкновенно пугал меня. Хотя вы сами знаете, какой он тихий по воскресным дням. Может быть я дрожал скорее от нетерпения, чем от страха.

Я говорил себе:

— Вот сейчас — митинги оканчиваются. Железнодорожники выходят; наводняют улицы; собираются все вместе; направляются занять улицу де-ля Шапель. Стачечные комиссары хлопочут, чтобы не было беспорядка. Запрещают выкидывать красные знамена и петь «Интернационал». Полиция делает легкие попытки очистить улицу. Но не очень усердно. Только устанавливает прочную преграду между улицей Орденэ и Рикэ. Я так и видел их; в три ряда. В глубине, наверху у церкви; на спуске — у переулков налево, а главное там, где улица расширяется: — стража, пехота, составившая ружья в козлы, гвардейцы и драгуны.

Являюсь на площадь Сен-Мишель. В автобусе оставалось только трое. Останавливаюсь. Все выходят. Кондуктор звонит. Я опять уезжаю. Но перед фонтаном Сен-Мишель, вместо того, чтобы повернуть направо, я беру налево, мимо загородки спуска в метро, пересекаю бульвар под носом у трамвая и мчусь по направлению к центру. Я думаю, что в ту минуту никто не заметил этого. Проезжаю опять мимо Дворца Юстиции: на часах половина третьего.

Мой кондуктор — славный малый, вполне надежный человек, загородил вход на площадку доской от скамейки. Мы были у себя, дома. И потом, в этот час, в воскресенье, всегда тихо.

Я выбрал путь, как птицы летают. Проехал через площадь Шателэ, по Авеню Виктории направо и пошел полным ходом.

Экипажи нам не мешали. Но мне было не по себе. Главное — я чувствовал, что в моей колымаге пусто. Мне казалось, что и во мне самом нет достаточно веса и значения, и что я не имею права по-прежнему занимать середину улицы. И потом меня начинало как-то тошнить от этого длинного пути по пустому пространству. Я никогда не страдал от морской болезни, но думаю, что это нечто в том-же роде. Я и прежде нередко испытывал это по воскресеньям, с тех пор, как ввели еженедельный отдых. Теперь где-то внутри, в груди, все спуталось. Эти пустые улицы положительно вызывают тошноту!

К счастью, на площади Отель-де-Вилль я увидел два пустых автобуса. Они летели один за другим, мне показалось, что они с линии Галль-о-Вен. Мне захотелось догнать их: но это было-бы неосторожно. Да и улица Сен-Мартэн манила меня. В будни на ней постоянная толчея. Приходится иногда по четверть часа пролезать между всяких повозок. Но по воскресеньям вы здесь, как дома. На ней тихо, точно в церкви.

Я через минуту был уже у Школы Искусств и Ремесл. И мог бы радоваться. Нет! Я скорее беспокоился. Все казалось мне слишком уж легким и неестественным. Париж представлялся какой-то западней. Иногда так бывает во сне: скользишь и не можешь остановиться.

Решаю ехать бульварами. Здесь, по крайней мере, и по воскресеньям— жизнь. Нужно известное усилие, чтобы проехать. Мне это было необходимо. И я развеселился.

Пролетаю Сен-Мартэнские ворота и продолжаю дальше. Предо мною, в нескольких стах метрах, — три автобуса.

Я опять пришел в хорошее настроение. Этот квартал идет в гору, он длинный и широкий. Внушает желание чего-то очень далекого, необычайно грандиозного. Я спрашивал себя: так ли это действует и на прохожих? И точно шел на штурм. И не побоялся бы смерти!

Но мне не хотелось ни догонять товарищей, ни ехать по их следам. Я повернул налево и попал на Страсбургский Бульвар.

Вдруг из боковой улицы вылетел автобус: повернул и покатил вперед по тому-же направлению, что и я.

Я — за ним. Он поворачивает на бульвар Мажентэ, потом в улицу Мобеж.

Улица — не веселая Не подбадривающая. Наводит на мрачные мысли о жизни. Как те поучения, которые слушаешь при катехизисе. Я был доволен, что передо мной ехал товарищ. Только он бежал слишком скоро. Я хотел крикнуть ему: «потише! Приедем слишком рано»! Но он сам пошел тише. Кондуктор наклонился с площадки, поискал что-то и привесил совсем сзади, при входе, на перила лестницы:

«Номер четвертый первого отряда».

Я просто расцеловал бы его. Я тоже затормозил. Вынул свой плакат и повесил перед радиатором:

И стукнул в окно, чтобы мой кондуктор сделал то же.

Автобус 1–4 поехал еще тише и взял правее; я сравнялся с ним. Маневры начались. Это было прекрасно! Точно мы всю жизнь только это и делали!

На тротуаре стоял шпик; он смешно взглянул на нас, схватился за нос, дернул его, точно желая от него получить объяснение, и, в конце концов, не сказал ничего.

Было без шести минут — три. Я веду поезд медленно, чтобы приехать во время, точка в точку. На улице — ни одного экипажа; но видно, что где-то собираются люди. Пятнадцать-двадцать пешеходов, не больше, но все идут бодро и в одном направлении. Нельзя удержаться, чтобы не отправиться туда-же, куда и они.

Мы прибыли к бульвару де-ля Шапель.

Три часа без четырех минут. Я еще задерживаю ход. Мы делаем круг. Я вижу там, внизу, толпу, что-то густое, волнующееся, но ни одного автобуса. Я похолодел с головы до ног и подумал:

— Где же остальные шесть из отряда? Струсили? Помешали им?

И опять смотрю на часы. Три без трех минут. Они хотят приехать минута в минуту. Тем лучше. Не будет времени накрыть нас.

Сзади затрубили. Я наклоняюсь. Два автобуса быстро догоняют нас. Вывешены плакаты: Успеваю прочитать:

Я роюсь. Достаю свисток и даю приказ:

— «По два. Шагом»!

1—2 становится налево от меня. 1–3 и 1–4 останавливаются сзади нас.

Слышу еще трубу. Две машины несутся с улицы Стефенсона. Они, должно-быть, наткнулись на полицию и не вывесили плакатов. Я свищу: «Плакат». Надписи появляются.

Это было превесело. Повторяю приказ: «По два»!

Они подъезжают к нам, сделав небольшой крюк, из за тротуара посредине. Мы были в ста метрах от площади. В ушах у меня шумело, в глазах темнело. Я уж и не знаю, что вело меня дальше.

Но я прекрасно понимаю, что кругом громадная толпа, но тихая и подвижная, скорее помогающая нам, чем ставящая препятствия. Я снова овладел собой.

Для полного отряда недоставало двух автобусов. На моих часах было без одной минуты три. Остальные отряды, вероятно, собрались все и ждали сигнала. Я чувствовал, что они направо, в гуще квартала.

Мы двигаемся вперед. Мне казалось, что толпа слилась с землей, с воздухом. Я искал врага. И ничего не видел. Но не удивлялся этому.

Какой-то автобус вылетел со стороны Сен-Дени. Плакат — «1–6». Я рукой дал приказ остановиться и присоединиться к нам в хвосте. Он задерживается, колеблется, вертится немного в толпе, но кончает тем, что останавливается перед театром Буфф.

Мы проходим. Теперь у меня недоставало только одного человека.

Когда мы оказались посреди площади, — я вдруг увидел и второй отряд: он загромождал улицу Луи-Блана и очень шумел. Точно целая куча расшевелившихся домов. Я опять схватил свисток и что было мочи свистнул: