Сибирский ковчег Менделеевых - Вячеслав Юрьевич Софронов

Она заметила, что Иван Петрович не сводит взгляда с ее старших дочерей Ольги и Кати. И те, чувствуя это, как бы подобрались, сделали серьезные лица и время от времени тоже с любопытством поглядывали на гостя. Поэтому она поспешила назвать и ту и другую по имени, пошутив:

– Всех вы вряд ли упомните, вон их сколько. А эти, надеюсь, могут показать вам нашу усадьбу и даже побеседовать, а коль хорошо попросите, рукоделия свои продемонстрируют. Надеюсь, найдете с ними общий язык. Кстати, лет-то вам сколько?

– Да переросток он, за тридцать годков уже, – ответил за племянника Матвей Иванович, – о чем ему и толкую. Пора уже детишек нянчить, а он все капитал да капитал.

– Как тут не согласиться, – кивнула Мария Дмитриевна, – самое время, но не нам решать. Иван Петрович – сам себе хозяин. Может, пройдем к реке? Там и поговорим, а потом на фабрику заглянем.

Во время прогулки она заметила, что младший Медведев о чем-то оживленно беседует с ее старшими дочерями. Младшие девочки тоже во всю глазели на отделившуюся от них троицу и Апполинария, улучив момент, шепнула матери на ухо:

– Мамочка, а о чем они там говорят?

– Догони и сама спроси у них, – ответила та. – Они уже взрослые, у них свои разговоры. Вот ты вырастешь и тоже будешь с каким-то молодыми человеком разные разговоры вести. Придет и твое время.

В ответ Поля скорчила гримасу, ответив:

– Не-е-е, не буду. Хочу как матушка Степанида одна жить.

– Так она же монахиня, – пояснила Мария Дмитриевна, – рано тебе еще об этом думать.

Поля ничего не ответила и лишь упрямо сжала губы.

Потом они смотрели фабрику, после чего Мария Дмитриевна поинтересовалась у младшего Медведева:

– Что скажете, у вас, верно, все серьезнее и внушительнее. А рабочие не бунтуют?

– Так у меня они все как один вольнонаемные. Трудятся за плату. Я бы и вам советовал брать мужиков из соседних деревень, больше толку. Вы, как понимаю, еще не сталкивались со сбытом, а это самое трудное. За последние годы цена упала. Если раньше таких фабрик было раз-два и обчелся, то теперь их только в нашей губернии около двух десятков. Да еще из России везут дешевую посуду.

– Я уже думала об этом, – кивнула Мария Дмитриевна, – но наша фабрика долго не работала в полную силу, потому уже сейчас ко мне обращаются то затем, то за этим. А там, как говорится, с божьей помощью буду искать покупателей.

– Предлагаю объединить наши усилия, – предложил Иван Петрович.

– Надо подумать, – осторожно ответила Мария Дмитриевна, – но ваше предложение заманчиво.

Совет Медведева о найме вольных работников пришелся как никогда кстати. Все через ту же Олимпиаду, имеющих родню и знакомых чуть ли не во всех окрестных деревнях, были оповещены местные крестьяне и в Аремзяны потянулась вереница крепких мужиков, желающих подзаработать. Труднее было с мастерами-стеклодувами. Приходилось на ходу обучать молодых, сообразительных парней, но получалось далеко не у всех, было много брака, который мужики охотно забирали себе домой.

К осени в фабричных складах накопилось несколько тысяч штук различной посуды и аптечных изделий. Из Тобольска стали приезжать купцы, предлагающие свои услуги по ее продаже на ярмарках. Но соглашались платить деньги вперед далеко не все. Оставляли расписки, обещая расплатиться лишь после продажи.

– Ты, Митриевна, пойми, у нас лишних денег нет и быть не может, – твердили все как один, – денежки наши в деле. Вернемся обратно с ярмарки, вот тогда и расчет будет.

Но она была рада и этому. Вот только не все аремзянские работники соглашались подождать и требовали оплаты сразу по окончанию работы с наступлением осени, поскольку в зимнее время плавильные печи гасили до весны, поскольку слишком велик был расход дров для них. Приходилось занимать деньги у знакомых, платить из жалованья Ивана Павловича, который сердито крутил головой и в который раз предлагал ей бросить это дурацкое занятие по управлению фабрикой.

Однажды он передал ей письмо от их общего знакомого Петра Дмитриевича Жилина, когда-то жившего в Тобольске, а затем перебравшегося на Урал. В молодые годы, живя еще в Тобольске, он несколько раз безрезультатно сватался к богатой наследнице из рода дворян Павлуцких. Ее поместье находилось в нескольких верстах от Аремзян, но бывать там Марии Дмитриевне пока не приходилось, хотя с самой хозяйкой она познакомилась еще в молодые годы. Петр Жилин, будучи человеком военным, после отказа невесты, дабы не так страдать и не быть предметом насмешек попросил перевод в другой город и обосновался в Уфе. Там он женился, обзавелся детьми, но супруга его оказалась неизлечимо больна и через несколько лет скончалась.

Меж тем Мария Павлуцкая, оставшись одна, не обрела счастья. И близкие к ней люди поговаривали, будто она, находясь под влиянием своей тоже незамужней подруги, готовит себя к уходу в монастырь и для этих целей даже готова отдать отцовское имение в пользование церкви.

И вот по прошествии многих лет Петр Александрович Жилин решился через Марию Дмитриевну узнать, не согласится ли его бывшая возлюбленная пойти с ним под венец, с чем и обратился к своим давним тобольским друзьям Менделеевым.

Мария Дмитриевна несколько раз прочла его письмо и решила ответить ему отказом, не желая выступать в роли свахи, а тем паче сводней. Но потом в ней что-то шевельнулось, и она подумала, что это и есть христианский долг, состоящий как раз в том, чтоб соединять людские сердца. И тогда она решительно села за письмо к Павлуцкой.

Через несколько дней она получила ответ от Марии Александровны с отказом и нежелании даже вспоминать о ее бывшем женихе, о чем Мария Дмитриевна тут же сообщила Жилину. Зато Павлуцкой по непонятной для себя причине написала довольно длинное послание о долге женщины перед богом и людьми. А в конце предложила той навестить ее в Аремзянах. На это та дала свое согласие и обещала непременно заехать в ближайшие дни.

После Покрова, когда снег надолго устлал ухабистые деревенские дороги, крытый возок остановился на Аремзянском взгорье, возле господского дома. Из него вышли две барышни средних лет: Мария Александровна Павлуцкая и ее подруга, проживающая последние годы в ее именье, – Екатерина Федоровна Непряхина. Если Мария Александровна была женщиной живой, подвижной, с озорными глазами и вздернутым носиком на утратившем девичью свежесть лице, то ее подруга как бы несла свою высокую статную фигуру и смотрела на мир с излишней строгостью и пристрастием. Даже то, как она прижимала