Владимир Рынкевич - Наука умирать

   — Я обязательно разберусь, — уныло сказал полковник.

   — И это не всё. Я хотел остановить наступление и Партизанского полка, но Борис Ильич отговорил меня — он взял ферму. Но город один полк взять не может. Корниловский полк не двигается до сих пор. Мой левый фланг оголён, а красные, судя по всему, именно там готовятся контратаковать. Мне пришлось послать туда батальон Партизанского полка.

   — Я обязательно разберусь, — так же уныло пообещал Барцевич.

   — А где 1-я бригада? Вводите её в бой, и мы — в городе.

Они смотрели на город. Солнце палило с юга, справа, и улицы, ведущие к центру, виделись тёмными полосками.

   — 1-я бригада уже переправляется, — сказал штабист с облегчением.

   — Это верно, прапорщик? — обратился Богаевский к Брянцеву.

   — С утра начал переправляться Кубанский полк, ваше превосходительство.

   — Кубанский? — удивился генерал. — Почему не 1-й Офицерский? Самый боевой полк торчит где-то в тылу в самый решающий момент штурма. Екатеринодар сегодня был бы наш, если б его штурмовала вся армия, а не один полк моей бригады.

К домику подъехали верхом ещё несколько офицеров и с ними знаменитая Вавочка — падчерица донского полководца, любимица всей армии. Она была в галифе и сапогах.

   — Ты почему здесь? — грозно спросил Богаевский. — Почему в форме? Я не пущу тебя в атаку.

   — Ваше превосходительство, позвольте мне остаться у вас. Здесь так весело. А юбку и косынку я порвала на бинты. Там в Елизаветинской, столько перевязок.

Злобно прожужжал снаряд и с грохотом и треском разорвался в роще.

   — Ты права, девочка: у нас весело, — согласился генерал и крикнул ординарцу: — Сидоренко! Найди девушке юбку, платье, всё, что нужно, и не отходи от неё.

Брянцев позавидовал этому Сидоренко. Конечно, он любит Клаву и всю жизнь будет помнить её поцелуй, но Вавочка... Не мужское желание делать с ней то же, что этой ночью происходило с Клавой, а рыцарская мечта защитить, служить ей, может быть, нежно романтически поцеловать.

Вместе со следующим разрывом снаряда в той же роще, но дальше от дома услышали крик телефониста из сарайчика, стоящего недалеко:

   — Генерала Казановича вызывает 1-й батальон.

   — Без телефона видно, — сказал Богаевский, глядя в бинокль. — Контратака. За тем оврагом поднимаются цепи.

   — Разрешите мне лично быть там, Африкан Петрович, — обратился Казанович к Богаевскому.

   — А кто будет заводы атаковать?

   — Я поручу полковнику Писареву.

   — Поезжайте, Борис Ильич.

Брянцева оставили здесь. Он даже осмотрел домик, приготовленный для штаба Корнилова: коридорчик, шесть небольших комнат. Угловая, первая от двери — Корнилову, рядом — перевязочная, следующая — телефонная, с другой стороны комнаты Романовского, штабистов, Деникина. Богаевский со штабом расположился в роще. Брянцеву приказал находиться в комнате с телефонистами и выполнять особые поручения. Так он, не сходя с места, узнал о всех подробностях первого дня штурма Екатеринодара.

Вскоре приехал Корнилов со штабом. Офицеры спешили к телефонам, выясняли обстановку. Дежурный устроился здесь на походном стуле, Брянцеву дали табурет. «Вы посидите пока, прапорщик», — попросил дежурный. Вернулся минут через двадцать, улыбающийся, довольный — уже почти победа:

   — Наши наступают и слева — туда поехал Казанович, и справа — на заводы. Корнилов выходил с биноклем, наблюдал бой и сказал, что ночевать будем в городе. Кубанский полк подошёл и сразу в бой на правом фланге — атакует кожевенный и кирпичный заводы.

В телефонной тесно. На столике три аппарата для связи с тремя бригадами. Однако кавалерия Эрдели обходит Екатеринодар с севера, и связи с ней нет; 1-я бригада ещё не подошла, и сам Марков ещё на переправе; только со штабом Богаевского телефонная связь, а штаб — шагах в трёхстах, за тополиной рощей. Оттуда и телефонируют — гудит зуммер: генерал Богаевский просит начальника штаба. Брянцев побежал за генералом Романовским. Тот ещё слегка прихрамывал, но на лице спокойная уверенность в правильности всего происходящего.

Взял трубку, выслушал сообщение, сказал:

   — Я очень огорчён ранением Казановича. Передайте Борису Ильичу моё сочувствие и искреннее восхищение его самоотверженным решением остаться в строю. О Неженцеве я всё понял. У меня к вам такая же просьба, как и у него: не убирайте свой батальон. Неженцев не может его сменить — у него большие потери. Получит пополнение — будем решать.

Положил трубку, сказал дежурному:

   — Казанович ранен в плечо через лопатку навылет. Остался в строю. Командует боем.

Уже взялся за ручку двери, но остановился, задумался ненадолго, сказал дежурному:

   — Пожалуйста, снова вызовите к аппарату Богаевского. Спасибо. А сами, капитан, отдохните пока с телефонистом на воздухе. И вы, прапорщик.

Комната маленькая, стены тонкие, дверь полуоткрыта, артиллерийский огонь прекратился.

   — Прошу вас, Африкан Петрович, — услышал Брянцев, — не выражать сгоряча Лавру Георгиевичу недовольство действиями подполковника Неженцева. Вы меня понимаете?

Брянцев всё слышал, но не слушал, всё видел, но не рассматривал: артиллерийский обстрел, бой впереди у заводов и слева, на кургане, на позициях полка, неубранные трупы в хвойной роще, стоны раненых в перевязочной — всё это было для него мешающим фоном, как в театре во время действия мешают разговаривающие и двигающиеся зрители. Выходя с поручениями или на отдых по разрешению дежурного, он шёл к тополям, туда, где не было трупов, останавливался возле спокойного молчаливого дерева и смотрел на неё, на Клаву. Не вспоминал, не думал, а лишь смотрел, наслаждался тем, что она существует, что её, невидимую, можно рассматривать, ласкать взглядом, ощущать её нежную розоватую кожу. Оказалось, что человек может ни о чём не думать, ничего не делать, а наслаждаться тем прекрасным, что существует у него не в воображении, а во всём его существе, в сердце, в душе.

Появился Казанович с левой рукой на перевязи, с ещё более строгим генеральским лицом. Встретившимся офицерам отвечал односложно и угрюмо. Богаевскому доложил, что Неженцев наступать не может — потери, а подкрепление — необстрелянные юнкера и казаки.

   — Такого я ещё не видел, — сказал генерал. — За курганом новичков учат стрелять и действовать в цепи и через час посылают на другую сторону кургана в бой.

   — Идите на перевязку, — сказал Богаевский. — Там рядом кабинет Корнилова. Если вызовет, докладывайте поспокойнее, пообъективнее.

Казанович увидел Брянцева.

   — Я помню о вашем деле, прапорщик. Сейчас перевяжусь и пойдём в полк на заводы. Там переоденетесь, сделаем документы, а в ночной атаке переберётесь в город.

За корпусами кожевенного и кирпичного заводов напивались предместья Екатеринодара — родные места Феди Брянцева. Дом дяди Коли совсем близко. Полковник Писарев с офицерами и Брянцев поднялись по лестнице на крышу заводского корпуса, лёжа наблюдали позицию красных. Пустые окопы. Наверное, в домах. Окна пылают закатным огнём.

   — Где твой дядя Коля? — спросил Писарев.

   — Дом отсюда не виден. В том квартале.

   — Стемнеет — пойдём. Для тебя все нашли: рубашку, шинель, шапку, документы. По карте — там казармы. Что-то я их не вижу.

   — Сразу за домами поле, а за ним казармы. Артиллерийские.

В конце дня Казанович приказал атаковать. Брянцева в бой не пустил: «У тебя другая война». Но боя и не было. Несколько пулемётных очередей, несколько выстрелов, корниловское «Ура!» — и городское предместье взято. Красные отступили в казармы.

Произошло невероятное: посреди войны, посреди боя, в дыму выстрелов на залитой кровью земле в дом доктора Брянцева постучал родной племянник. Постучал в ставни, потом в ворота, потом помогли ординарцы генерала — били прикладами. Наконец в щёлочку калитки выглянул хозяин. Ещё не стемнело, и он узнал Федю — прошлым летом гостил здесь.

В доме — радостный переполох. Из погреба появляются домашние. Восклицания, слёзы, поцелуи. На столе молоко, варёные яйца, хлеб и даже что-то мутноватое, пахучее в бутылке. Доктор Брянцев — типичный доктор, с седой бородкой, в очках. На этажерке — газеты, книги, «Война и мир»... Предложил генералу сделать перевязку. Тот не согласился:

   — После. Надо взять казармы. Отдохнём и с наступлением темноты атакуем. И прапорщика проводим в разведку.

   — Федя, неужели ты пойдёшь туда к красным? Это же верная гибель. Они расстреливают всех подозрительных.

   — Дядя Коля, я офицер Корниловской армии, служу в бригаде генерала Маркова. Это наш Суворов. Ему требуются сведения о настроениях красных и об их расположении. Особенно — где стоит артиллерия.

   — Нам доносили, что они собираются эвакуироваться, — сказал генерал.