Отречение - Алиса Клима

ровного замеса и ароматный. Ларионов выпил, закусил сельдью и принялся читать. Было около четырех часов дня, и у него оставалось достаточно времени, чтобы еще прогуляться и вернуться на Лубянку к семи вечера. Он попросил еще хлеба и сельди и быстро допил свои двести граммов водки, пока читал газету. Не хотелось слишком много пить до ужина со Сталиным.

Ужин со Сталиным! Ларионов отложил газету и растер лицо. Все это напоминало грозные виде́ния. Он не был в полной мере уверен, что он предпочел бы: провести время в склепе с почившим в бозе Ильичом или поужинать с живым Сталиным. И понимал, что его неожиданное повышение в результате разговора с Берией могло обернуться расстрелом после ужина со Сталиным. Теперь Ларионов рассматривал все варианты.

Он снова взял газету, чтобы отвлечься от гнетущих дум, и ухмыльнулся, читая по диагонали ликования по поводу увеличения производительности таджикской швеи – стахановки Ихболь Нормурадовой, которая выполняла норму на сто пятьдесят процентов, как писалось в заметке. «Ас туфты», – цинично хмыкнул Ларионов. Но больше его привлекло сообщение о выступлении Чемберлена в палате общин.

Ларионов бегло прочел еще несколько заметок про рост плановой экономики и откинул «любимейшую газету каждого рабочего и крестьянина, каждого трудящегося» [30]. Он чувствовал непреодолимую слабость от бесконечных мыслей и не понимал, какое отношение рост валовой промышленности имел к их жизни. Разве могли все эти цифры рассказать истории о беззаконии и двойных стандартах, которыми все вокруг жили? Разве могли они поведать о том, что Лариса Ломакина родила ребенка в лагпункте, муж ее расстрелян, а сын оставлен на попечение охранника Паздеева и заключенной Курочкиной? Разве могли они поведать об Инессе Биссер и ее муже, которые переписывались, сидя в лагерях: она в Новосибирске, он в Томске? Разве они могли поведать об убийстве Анисьи? Разве в цифрах этих не могло также быть лжи, если она была во всем прочем? Да и если бы в них была только правда, какое отношение имела вся эта правда к народу? К тому народу, с которым он ехал в поездах и делил хлеб и спальное место, с кем он лежал в окопах на Кавказе и в Средней Азии. Цена этой правды была такая же, как и цена самой газеты – десять копеек. Хотя нет! Цена газеты была куда выше: она была сделана из леса, который валили в Сибири его люди. А вот цена правды в ней – куда ниже.

Но речь Чемберлена возвращала его еще и к мыслям о войне. Наверняка он зря так мало интересовался политикой. Судя по этой короткой заметке, мир давно охвачен войной, и война эта не так далека от него, как казалось в глуши сибирского лесозаготовительного ИТЛ. Война уже шла… А он тупел в лагпункте, озабоченный лишь одним вопросом: как бы не загубить людей и спасти от смерти своих зэков. Он не знал, ни кто такой Франко, ни почему Китай и Испания бомбили чьи-либо суда, ни почему Англия так мягко говорила о нежелательности бомбардировки своих судов. Но дух этой речи Чемберлена указывал на то, что вполне давно в мире варилась какая-то адская каша.

Тем не менее «Правда», кроме этой статьи, в остальном была начинена бесконечными констатациями советских достижений от Балтики до Находки и призывами к ним. Ни слова о Германии он не нашел. Но любые разговоры о войне касались именно Германии. Ларионову было стыдно от своей глупости и непросвещенности. Однако опыт подсказывал, что мир охвачен Второй мировой войной…

Ларионов не стал есть солянку, хоть и был по-прежнему голоден, расплатился и ушел. Он побрел по Моховой в сторону улицы Вахтангова, где нынче проживали Алина Аркадьевна с Кирой. Прохожий направил его в сторону Арбата. Уже минут через тридцать он был возле Вахтангова.

Это была достаточно широкая для старой Москвы улочка, в прошлом именуемая Большим Николопесковским переулком, а с 1934-го переименованная в Вахтангова по имени основателя театра, находящегося за углом. Прежнее ее название шло от Николая Чудотворца «на Песках» и одноименной церквушки, разрушенной в 1932 году по приказу Сталина [31]. На месте церквушки стоял дом номер шесть.

Ларионов прошел вдоль улицы до номера двенадцать, который в то время был заселен артистами театра. Он не знал точно, для чего пришел сюда. Вера бы расстроилась, узнав, что он наведался к Александровым. Да и сам Ларионов не смог бы побороть смущение и столкнуться с Алиной Аркадьевной после всего, что произошло между ним и Верой на даче и потом в лагпункте. Но он хотел чем-нибудь быть полезным Вере, и, хотя пока не знал, что можно для этого сделать, его влекло поближе к ее семье.

Алина Аркадьевна или Кира в любой момент могли появиться и заметить его, и Ларионов собрался было уже уходить, как из подъезда вдруг вышла хорошо одетая миловидная женщина лет сорока в маленькой кораллового цвета летней шляпке, шелковом светлом платье и с ридикюлем в тон шапочке.

Он перешел на ту сторону улицы и приблизился к женщине.

– Здравствуйте, – Ларионов как можно более ласково улыбнулся. – Простите, вы живете в этом доме? – Женщина замешкалась, и Ларионов поспешил все объяснить: – Дело в том, что мой товарищ разыскивает одну семью, чтобы передать весточку от дочери. Мне сказали, что эта семья живет теперь в двенадцатом доме.

Женщина, видимо, решила, что Ларионову можно доверять, и улыбнулась.

– Я тут всех знаю, – ответила она кокетливо. – Кого именно вы ищете?

– Александровых, – взволнованно сказал Ларионов.

Женщина прищурилась, а потом оживилась.

– Да, да, конечно! Алина Аркадьевна, ее дочь Кирочка… Они живут у Ксении – Ксении Ивановны Ясюнинской. Она приютила их после этой ужасной истории… – Женщина запнулась и недоверчиво посмотрела на Ларионова, который блуждал глазами по ее лицу. – Мне нужно спешить, простите. – Она обогнула Ларионова и засеменила в сторону Арбата.

Ларионов оглядел дом и тоже быстро направился прочь. Сердце его стучало от радости и волнения. Он посидел на обратном пути в Александровском саду и потом не спеша побрел в сторону Лубянки.

Туманов уже ожидал его внизу. Они сели в служебную машину и понеслись в Кунцево.

– Запомни одно, – тихо говорил Туманов в машине, – не говори ничего плохого в присутствии товарища Сталина, особенно про проблемы села и лагерей, и не называй его Иосифом Виссарионовичем – это дозволено лишь самым близким. Он не любит, когда люди прячут глаза или, напротив, смотрят на него слишком долго. Что бы ни произошло, сохраняй спокойствие и по большей