Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич

– Здесь же войлок постелен, зачем скамьи?

– Беда с тобой, Бумба, – улыбнулся Разин. – Давно живёшь с русскими, а думаешь по-калмыцки. Здесь же съезжая изба, а не кибитка. Верни назад скамейки.

Вслед за денщиком он вышел на крыльцо. Там его уже ждали атаманы многочисленных ватажек, которые хоронились близ Синбирска по лесам и оврагам, а теперь, прослышав о разгроме Барятинского, повылазили из своих укромных мест и явились бить челом победителю рейтар Степану Тимофеевичу, чтобы он взял их в своё войско. Это были мордовские и чувашские люди, плохо знающие русский язык, ещё едва прикоснувшиеся к христианству, но уже люто ненавидящие боярскую неправду и свято верившие в справедливость московского царя.

Разин подивился числу пришедших к нему атаманов и спросил Фрола:

– Сколько народа притекло к нам за сегодняшний день?

– Боюсь соврать, брат, но больше пяти тысяч. Разъезды доносят, что со всех сторон идут к Синбирску несметные толпы.

– Как же ими управлять? – засомневался Разин.

– Очень даже легко, – пискнул из-за атаманской спины писарь Евсей Жилкин. – Народу не надо мешать делать то, что хочет. Сейчас он хочет разломать Синбирск и поубивать всех лучших людей.

Во двор вошли свирепого вида ярыжные люди. Они гнали перед собой дюжину полураздетых молодых парней.

– Дворяне из своих деревень спешили к Барятинскому, да угодили к нам! – донёс атаман.

– Зачем вы их ко мне приволокли? – осерчал Разин. – Что, осин не нашли их развесить? Ведите их прочь!

Двор острога не пустовал, приходили всё новые ватажники, вооружённые дубьём и вилами, Разин говорил им несколько ласковых слов, и люди уходили, воодушевлённые атаманом до высот почти религиозного ликованья. После общения с Разиным для людей переставали существовать их дети, семья, лучшие люди бояре и князья, великий государь и даже сам Господь Бог, всё затмевал своим образом народного заступника простой донской казак, осмелившийся угадать и объявить народу, что он имеет право жить по воле и правде. Людей опьяняла и кажущаяся близость исполнения их надежд, они верили, что Разину ведом волшебный ключик, которым он вот-вот отворит всем дверь в райское благоденствие, и за эту сказку они, не раздумывая, отдавали свои головы.

Мирное течение людей перед Разиным вдруг нарушила замятня в воротах острога. Несколько казаков во главе с атамановым кормщиком тычками гнали перед собой троих людей. Те упирались и отбрехивались. Увидев атамана, один из пришельцев, это был Федот, бросился к крыльцу.

– Совсем особачились твои ближние казаки, Степан Тимофеевич! – воскликнул он, притворно всхлипывая. – С коней свалили, суму с пожитками раздуванили, а ведь я твою атаманскую волю исполнял. С твоими прелестными грамотками всю Суру обошёл, двадцать деревень под твою руку в казаки поверстал.

– Что стряслось, Лучка? – перебив Федота, спросил Разин. – Сей казак верно был послан возмущать верховые уезды.

– Не слушай пустобрёха, атаман, – сказал Лучка. – Дело не в нём, а он шёл с тем синбирянином, что прибегал к тебе под Царицыным и всё крутился меж казаков, что-то вынюхивал, выспрашивал.

Лучка схватил пленника за шиворот и поставил на ноги.

– Вот так раз! – удивленно произнёс Разин. – Ведь ты человек Твёрдышева. Обзовись, что-то запамятовал твоё имя.

– Максим.

– Ну, Максим, поведай, с каким умыслом ты промеж моих казаков промышляешь сейчас?

– Он с Теши шёл, там невесту схоронил, – встрял Федот.

– Уймись, стрекотун! – Разин потеплел взглядом. – Вспоминаю, что ты к невесте спешил. А как Твёрдышев?

– Наверно, в рубленом городе сидит.

– А ты, значит, к казакам решил податься?

– Я сам по себе, – тихо промолвил Максим.

– Вот и дурак! – усмехнулся Разин. – Так ты точно цел не будешь.

– Он боярский шиш, атаман! – крикнул Лучка. – Вели его вздёрнуть на веску!

– На веску, говоришь, – задумчиво произнёс атаман. – Можно и так. А вдруг промашка выйдет? Вдруг он никакой не шиш, а добрый человек. Вот сейчас мы это и узнаем.

Разин повёл глазами вокруг и упёрся взглядом в пленного рейтара, который был привязан к столбу и, опустив голову, ждал своей участи.

– Лучка, дай парню свою саблю! – велел атаман. – Сможешь зарубить рейтара, будет тебе моя вера, а не сможешь, не обессудь.

Максим неживой рукой взял саблю, сделал несколько шагов, и бросил её на землю.

– Не дури, Максимка! – крикнул Федот. – Заруби барчука, ему и так не жить!

– Не могу, – глухо произнёс Максим. – Никогда не смогу.

– У казацкого бога всего много, – хмыкнул Разин. – И такие дурни бывают, но лихо не в том. Ты почто саблю на землю бросил?.. Вот за это и ответишь! Заприте его, казаки, в амбар, а я промыслю, каким путём его на тот свет отправить.

Лучка потянулся к Максиму, чтобы его схватить, но Разин воспретил ему это делать.

– Оставь парня, а то опять раздерётесь. Или ты забыл, как он тебя, Лучка, на струге кувыркнул?

В амбаре было сухо и душно, сюда слабо доносился шум снаружи. Максим снял однорядку, расстелил её на полу и лег, подсунув под голову шапку. О том, что с ним случилось, он думал отрешённо, как о чужом человеке, и вскоре его окутала дрема. Очнулся он от лёгкого скрипа двери и поднял голову.

– Торопись, Максимка, – услышал он сдавленный шёпот Федота. – Добро, что дверь была не на замке, а на щеколде.

На дворе было темно. Федот схватил Максима за руку и повёл за собой между изб и амбаров.

– Куда ты меня тащишь?

– Долг платежом красен, помнишь, как ты мне денег на похмелье дал. А я, брат, не люблю, когда добрых людей взаперти держат. Прыгай за прясло, Бог даст, свидимся.

Тихо упасть на землю не удалось. Беглеца окликнул строгий голос, но он уже был далеко и бежал что есть сил, не ведая куда. Под ноги Максиму попалась жёсткая кочка, он запнулся и свалился в поросшую травой яму, где и затаился, прислушиваясь, нет ли за ним погони. Отдышавшись, Максим высунул из ямы голову и огляделся. Прямо перед ним невдалеке над землёй горели три огня. Поморгав, он понял, что это пылает смольё на башнях рубленого города. Теперь Максим знал, где ему можно спастись, и он, пригнувшись, перебежал через дорогу к волжской стороне крепости.

Максим медленно шёл по крутому косогору, то и дело хватаясь руками за невысокие кусты, чтобы не соскользнуть вниз. Место, где начинался подземный лаз в рубленый город, он видел в потёмках, и сейчас была тёмная ночь, и все кусты и камни смотрелись близнецами. «Где же этот кол? – думал Максим, понимая, что начинает отчаиваться. – Ведь он где-то рядом, стоит и дразнит меня». Он шагнул, поскользнулся и, падая, ударился рукой о дерево. Посмотрел на него, – это был тот самый кол, который ему показал Твёрдышев.

В лаз вела деревянная, из жердей, лестница, Максим спустился на несколько ступенек и поставил на вход затворную крышку. От дна колодца был всего один путь, парень нащупал его руками и пополз на коленях по липкой глинистой грязи, отчаянно надеясь, что впереди нет завала. От страха и затраченных усилий его дыхание стало прерываться, он сел отдохнуть. На него временами капала вода, Максим ощупал стороны лаза руками и понял, что обрушение ему не грозит, везде стояли подпорки и перекладины, а вода шла не сверху, а из земли, гора сочилась влагой спрятанных в её глуби водяных жил.

Дальше он полз без опаски и скоро увидел полоску зыбкого света. Максим стал двигаться осторожнее, чтобы не выдать своего присутствия, и скоро оказался в подвале, где стены были из деревянного бруса, а верх покрыт толстыми досками. Это была сторожка воротника Федьки Трофимова. Он был в ней не один.

– Ты, Настя, не разбрасывайся рублями, что тебе воевода жалует, – наставлял отец свою дочь. – На кой тебе браслет за два рубля, ему красная цена полтина, а ты попадье ни за что переплатила. Отдала бы деньги мне, у меня бы они в дело угодили.

– Ты мне все уши высушил, тятя, своими мечтами. Давала я тебе деньги, где они? Купил на посаде двор, так его сожгли, а ведь он в десять рублей встал!