Энн Райс - Плач к небесам

В отдельной маленькой спальне стояла кровать, а ужин был сервирован в большой комнате – на белой скатерти и с серебром.

Все было очень мило, но Тонио не мог сосредоточиться на том, что говорил Доменико.

А говорил он о соперничестве между Лоретти и его учителем, о том, как робеет перед римской публикой, почему он должен ехать в Рим и почему не мог впервые выйти на сцену в Неаполе.

– Помимо всего, посмотри, что римляне сделали с Перголези.

– Перголези… Перголези, – прошептал Тонио. – Я слышу это имя повсюду.

Но это была одна видимость беседы. Взгляд его скользил по белым панелям стен, по нарисованным на них темно-зеленым листьям, красным и синим цветам. В приглушенном свете все казалось пыльным, сумрачным. Но упругая, бледная кожа Доменико выглядела такой нежной…

Он должен был купить ему какой-нибудь подарок. Просто ужасно, что он не сделал этого! Что теперь, черт побери, сказать в свое оправдание?

– Ты приедешь! – повторил Доменико.

– Что? – не понял Тонио.

Доменико с отвращением отбросил нож. Он закусил губу и стал похож на красивого ребенка, сердитого и обиженного. Потом взглянул на Тонио так, словно не мог поверить в происходящее.

– Приедешь в Рим, – повторил он. – Ты должен приехать! Тонио, ты ведь не из тех студентов, кого обучают из милости. Если ты скажешь маэстро Маффео, что должен поехать, он позволит тебе. Ты можешь приехать с графиней! Почему вообще…

– Доменико! Я не могу приехать в Рим! Почему я должен ехать в Рим?

Не успел Тонио выговорить эти слова, как отдельные куски разговора вдруг всплыли в его памяти.

На лице Доменико была написана такая боль, что Тонио не мог смотреть на него.

– Ты просто волнуешься, и без всякой на то причины, – решил успокоить его Тонио. – Ты произведешь сенсацию!

– Я не волнуюсь, – прошептал Доменико. Он отвернулся в сторону и смотрел куда-то в угол. – Тонио, я думал, что ты захочешь поехать туда…

– Я бы поехал, если бы мог, но я не могу вот так взять и уехать.

Видеть Доменико в таком состоянии было невыносимо. Он выглядел совершенно несчастным. Тонио провел рукой по волосам. Он чувствовал усталость; плечи болели, и больше всего на свете ему хотелось спать. Внезапно перспектива остаться в этой комнате еще хоть на мгновение показалась ему невыносимой.

– Доменико, когда попадешь в Рим, ты не будешь думать обо мне, наверняка не будешь, – сказал он. – Ты забудешь и меня, и всех, кого знал здесь.

Мальчик не смотрел на него. Он сидел, уставившись в одну точку, словно не услышал ничего из того, что сказал Тонио.

– Ты будешь знаменитым, – продолжал Тонио. – Боже мой, что сказал маэстро? Если бы ты захотел, то поехал бы в Венецию или прямо в Лондон. Ты знаешь это так же хорошо, как и я…

Доменико отложил салфетку и поднялся со стула. Он обошел вокруг стола и, прежде чем Тонио успел остановить его, встал перед ним на колени.

– Тонио! – воскликнул он. – Я хочу, чтобы ты поехал со мной. Не только в Рим, но и дальше. Я не поеду в Венецию, если ты не захочешь туда ехать. Мы можем отправиться в Болонью и Милан, а потом в Вену. Или поедем в Варшаву, Дрезден, не важно куда, но я хочу, чтобы ты был со мной. Я не собирался просить тебя об этом до Рима, потому что видел, что все идет хорошо, но теперь, раз так вышло, я… Я не в силах об этом думать. Но раз все… Тонио…

– Нет. Нет, прекрати, – оборвал Тонио. – Ты не понимаешь, что говоришь, и это не обсуждается. Я не могу бросить учебу.

– Не навсегда, – убеждал его Доменико. – Только вначале, может быть, первые полгода. Тонио, у тебя есть средства! Если бы ты был беден, но ты никогда не испытывал нужды, и ты…

– Это здесь совершенно ни при чем! – воскликнул Тонио, внезапно разозлившись. – Я просто не хочу ехать с тобой! Что вообще дало тебе повод думать, что я с тобой поеду!

Тут же он пожалел о своих словах. Но было уже поздно.

Доменико отошел к окну. Он стоял спиной к комнате, и его худенькая фигурка терялась в полутьме. Тонио почувствовал, что должен утешить его.

Но он не понимал, до какой степени оскорбил Доменико, пока мальчик не обернулся и снова не приблизился к нему. Лицо Доменико – сморщенное, маленькое – было залито слезами. Он кусал губы, и глаза его лихорадочно блестели. Тонио был в отчаянии.

– Я и не представлял, что ты так нуждаешься в моем присутствии, – начал было он, но, испугавшись дрожи в голосе, замолчал, совершенно убитый.

Как все дошло до этого?

Он-то думал, что этот мальчик такой сильный, такой хладнокровный. Холодность была такой же частью его шарма, как красивый рот, умелые руки, изящное, податливое тело.

Пристыженный и несчастный, Тонио почувствовал себя еще более одиноким, чем когда-либо. Если бы только он мог притвориться, что любит Доменико, хотя бы на мгновение!

Но тут, словно прочитав его мысли, Доменико тихо проговорил:

– Ты не любишь меня.

– Я не знал, что тебе это нужно, – сказал Тонио. – Клянусь, что не знал! – Почувствовав, что сам может расплакаться, он разозлился. В нем проснулась жестокость, которую он так часто проявлял в постели. – Боже правый, – воскликнул он, – да кем мы вообще были друг для друга!

– Мы были любовниками! – ответил Доменико самым тихим, самым интимным шепотом.

– Не были! – возразил Тонио. – Это все игры, глупости, ничего, кроме самого постыдного…

Доменико зажал уши руками, словно не желая слушать.

– И прекрати плакать, ради бога! Ведешь себя как самый несносный евнух!

Доменико вздрогнул. Когда он заговорил, лицо его было очень бледным.

– Как ты можешь говорить это мне? Ты должен ненавидеть себя за то, что так говоришь со мной! О боже, лучше бы ты никогда не приезжал, лучше бы я никогда тебя не встретил! Пропади ты пропадом! Гореть тебе в аду…

У Тонио перехватило дыхание. Он затряс головой, в отчаянии глядя, как Доменико направился к двери.

Но мальчик обернулся. Его лицо было таким совершенным, что даже горе не лишило его неотразимого очарования. Страсть разрумянила его и обострила черты, и он выглядел невинным и обиженным, как малое дитя, испытавшее первое разочарование.

– Мне… Мне невыносима мысль о том, что я расстаюсь с тобой, – признался Доменико. – Тонио, я не могу… – Он остановился, словно у него перехватило горло. – Все это время я думал, что ты любишь меня. Когда ты только приехал, то был таким несчастным, таким одиноким. Казалось, что ты всех презираешь. А по ночам мы слышали, как ты плачешь, думая, что все спят. Мы слышали это. А потом ты вернулся, повязал кушак и постарался нас обмануть. Но я знал, что ты несчастен. Мы все это знали. Стоило оказаться рядом с тобой, и можно было почувствовать эту боль. Я ее чувствовал! И я думал… Я думал, тебе со мной хорошо. Ты больше не плакал, и ты был со мной. Я думал… думал… что ты любишь меня!

Тонио обхватил голову руками. Он тихо застонал и тут же услышал, как закрылась дверь и Доменико побежал вниз по лестнице.

7

Неделя была невыносимой. Бессонные ночи, потянувшиеся со дня отъезда Доменико в Рим, совершенно вымотали Тонио. Вечером, вернувшись из трапезной, он понял, что больше не может работать.

Гвидо придется отпустить его пораньше. Ни гнев, ни угрозы его не удержат.

Доменико уехал, вместе с Лоретти, на рассвете после того вечера в гостинице. Маэстро Кавалла должен был прибыть позже.

Тонио услышал смех и топот, доносившиеся из коридора. Кто-то крикнул:

– Браво, Челлино!

Так звучал сценический псевдоним Доменико.

Тогда Тонио сорвался со своего обычного места на подоконнике, махом проскочил все четыре лестничных пролета и прорвался сквозь толпу мальчиков у дверей. Холодный воздух на миг обжег его, но он тут же увидел карету, которая собиралась трогаться. В руке у кучера уже был хлыст.

Доменико выглянул в окно кареты, и лицо его так просветлело при виде Тонио, что у того сжалось горло.

– Ты покоришь Рим, – сказал он. – Все в этом уверены. Никого не бойся.

На лице Доменико появилась тоскливая улыбка, и Тонио едва сдержал слезы. Он стоял на булыжной мостовой, глядя вслед удалявшейся карете, пока его не начал пробирать холод.

И вот теперь он сидел тихонечко на скамье в классе Гвидо, понимая, что сегодня вечером больше ни на что не способен. Ему обязательно нужно поспать. Или просто прилечь в своей маленькой комнатке и потосковать о Доменико, подумать о том, как не хватает ему этих теплых рук и ног, уютно обвивавших его по ночам, этой податливой, благоуханной плоти, готовой дать ему все, что он ни пожелает… Хотя в действительности его нисколько не волновало, доведется ему когда-либо увидеть Доменико или нет.

Он отмахнулся от этих мыслей и, чуть улыбнувшись, подумал о том, что, наверное, было бы неплохо, чтобы Гвидо поколотил его, когда он откажется дальше заниматься. «Интересно, что я должен сделать, чтобы Гвидо ударил меня?» Теперь Тонио уже был выше ростом, чем Гвидо. Он вдруг представил себе, что будет расти и расти, пока его голова не коснется потолка. И словно услышал голос, объявляющий: «Самый высокий евнух в христианском мире! Несравнимо лучший из всех певцов, рост которых превышает семь футов!»