Юрий Герман - Россия молодая. Книга первая

К Соломбале поспели как раз во-время, — царь только начал шуметь, что матросов нет. На верфи всюду развевались цветастые флаги и флажки, щелкали на двинском ветру, шелковая материя блестела на утреннем солнце. Непрерывно играли рожечники, ухали литавры, дробно трещали барабаны. Свитские бояре, не зная куда себя деть, мыкались в дорогих одеждах по двору, старались не попадаться царю на глаза…

Иевлев встретил матросов приветливо, велел быть вместе, не разбредаться, покуда их не кликнут к делу. Матросы расположились на ветерке, степенно, без любопытства оглядывали корабль, обсуждали его статьи, как землепашцы обсуждают коня.

— Кормщиком-то кто на нем пойдет? — спросил Лонгинов. — Из немцев кто али из наших, из рыбарей?

Дед Федор засмеялся, сказал насмешливо:

— Нашего брата на сей корабль и не допустят. Лапотники мы, а там все бархатники. Спихнем его в воду и — по домам. Так, Иван Савватеевич?

Рябов не ответил, загляделся на важных иноземных корабельщиков Николса да Яна, что похаживали вокруг, судна, покрикивали сиплыми голосами, будто и впрямь они построили корабль.

— Корабельщики! — презрительно сказал Аггей. — А те, кому положены честь да слава, да царское спасибо, те и подойти боятся… Вон в лодейке посередь Двины болтаются…

На реке, далеко, то поднимаясь, то опускаясь, покачивалась посудинка с двумя человеками, — то были Иван Кононович и Тимофей Кочнев.

На берегу пальнула пушка, рожечники перестали играть, в тишине на верхний дек корабля поднялись Лефорт, Апраксин, Иевлев, Меншиков и Воронин. Царь снизу, сложив ладони рупором, крикнул:

— Флаг!

Ударили барабаны, по трапу взбежал Чемоданов с кормовым корабельным флагом. Свитские ему отсалютовали шпагами, он миновал ют, поднялся на верхнюю галерею и там остановился. Барабаны смолкли.

— Кормщика на штурвал! — опять крикнул Петр.

Рябов, Семисадов, Копылов, Лонгинов поднялись все враз, не замечая друг друга, пошли к царю. Царь, утирая потное лицо и загорелую шею грязным платком, велел Рябову:

— Наверх!

Рябов побежал по трапу, Апраксин взял его за руку, твердо поставил у штурвала, спросил измученным от волнения голосом:

— Знаешь, чего делать надобно?

Здесь было куда ветренее, чем внизу, нестерпимо ярко блистала под солнцем Двина, совсем над головами с криком проносились чайки.

— Знает, знает! — за Рябова ответил Сильвестр Петрович.

Царь Петр внизу у кормы мыл руки. Мастер Ян ему поливал из серебряного кувшина, мастер Николс держал расшитое полотенце. Опять ударили барабаны. Петр вытер руки, швырнул полотенце, крикнул громким веселым голосом:

— С богом! Руби канаты!

Одно за другими стали падать бревна, поддерживающие корабль по бокам. Мерно, вперебор застучали топоры в умелых ловких руках плотников. Петр поплевал на руки, высоко взмахнул молотком и изо всех сил ударил под киль. Корабль вздрогнул, длинно заскрипел и тронулся, все быстрее и быстрее скользя по смазанным жиром полозьям. Колесо штурвала мерно подрагивало. Рябов стоял напряженно, готовый в любую секунду положить руки на штурвал, но сейчас было еще не время…

Поднятый вал ударил в корму, корабль качнуло, он поплыл.

— Якоря! — крикнул Иевлев.

Рябов, не торопясь, положил руки на штурвал. Не дойдя до середины реки, корабль остановился на якорях, отданных мгновенно. Теперь якоря «забрали». Совсем близко у борта покачивалась лодейка, Кочнев и Иван Кононович, задрав головы, смотрели на судно, о чем-то между собою переговариваясь. Рябов свесился вниз, крикнул корабельным мастерам:

— Славно построен! Слышь, Тимофей!

— В море, я чай, виднее будет! — ответил Иван Кононович и навалился на весла.

К новому кораблю подходили шлюпки царя и свиты, за ними медленно двигалась лодья с плотниками — достраивать корабль на плаву. Петр быстро взбежал наверх, обнял Апраксина, велел ставить столы для пиров. Рябов, отозвав Иевлева, тихо спросил:

— Матросы-то нынче не надобны?

— Нынче могут отдыхать, да завтра чтоб здесь были! — сказал Сильвестр Петрович. — Вооружим корабль — и в море…

Рябов смотрел на Иевлева улыбаясь.

— Чего смеешься? — спросил Сильвестр Петрович.

— Тут делов еще на месяц! — сказал кормщик. — Ранее не управиться. Мачты ставить, пушки, снастить, а ты — завтра! Все у вас спехом, словно бы дети малые…

Сильвестр Петрович порылся в кошельке, отыскал рубль, протянул Рябову:

— На, угостишь матросов для ради праздника спуска корабля. И быть всем в готовности…

Через несколько дней Иевлев опять прислал за Рябовым офицера. Кормщик быстро собрал своих матросов, поднял парус на карбасе корела Игната, подошел к трапу нового корабля, из пушечных портов которого уже торчали стволы орудий, привезенных Петром из Москвы. Дед Федор поднялся наверх первым, обдернул домотканную чистую рубаху, перебрал обутыми в новые морщни ногами, скомандовал:

— Но, робятки, не осрамись, дело такое…

Один за другим мужики-рыбари поднимались по трапу, не зная, куда идти дальше, что делать, кто тут старший — Лефорт ли в своих огромных локонах, Гордон ли, что задумчиво глядел на свинцовые воды Двины, Меншиков ли, что дремал в кожаном кресле…

Навстречу, размашисто шагая, вышел царь Петр, спросил громко:

— Матросы?

— Матросы! — выставив вперед бороденку, ответил дед Федор.

Петр Алексеевич добродушно усмехнулся, покачал головой, спросил:

— Что в коробах-то принесли?

— А харчишки! — ответил дед Федор. — Уговору-то не было, на каких харчах, вот и захватили для всякого случая, может, на своих велишь трудиться.

— Запасливые! — сказал Петр.

— А как же, государь! — ответил дед Федор. — Без хлебца не потрудишься…

Царь ушел, дед Федор, осмелев, повел поморов по кораблю. За ними пошли Меншиков, Иевлев, Апраксин, слушали рассуждения деда Федора.

— А ничего! — говорил он, задрав голову и оглядывая мачты. — Ничего лодейку построили, с умом. Ишь щеглы какие поставлены… и махавка на щегле, вишь…

— Какая такая махавка? — спросил Меншиков.

— По-нашему так говорится, по-морскому, — ответил дед Федор. — А по-ихнему, по-иноземному, — флюгарка.

Очень светлыми и зоркими еще глазами прирожденного морехода он в тишине, неторопливо оглядывал корабль и делал свои замечания — насчет мачт, которые называл щеглами, насчет рей, насчет парусов и всей оснастки корабля. И первым зашагал по палубе — смотреть, каковы люки, называя их творилами или приказеньями, как настелены палубы-житья, как построен сам корпус корабля, каковы на корабле казенки-каюты.

Потом, также не торопясь, окруженный своими мореходами, дружками и старыми учениками, разобрал фалы, определяя назначение каждой снасти, каждого каната, каждого узла и блока. Иногда он спорил с Семисадовым, но спорил мирно, уясняя с дотошностью назначение новых, незнакомых еще мелочей, поставленных иноземцами на этом корабле…

К вечеру, к прозрачным сумеркам, дед Федор был назначен боцманом, Семисадов старшим над рулевыми, Аггей — палубным, салотопник Черницын — учеником констапеля, другие — кто марсовым, кто трюмным, кто якорным. Митеньке Борисову дали назначение, годное при его убожестве: он теперь был старшим такелажником.

— Чего оно — боцман? — спросил дед Федор.

Воевода, отворотясь от деда, от которого страшно несло чесноком — он только что поужинал ломтем хлеба и двумя головками чесноку, — объяснил, кто такой боцман на корабле. Дед неразборчиво хмыкнул, и было неясно: понял он или не понял.

— Старшой, вроде бы?

— Боцман есть… — раздражаясь, опять начал объяснять Апраксин.

Но не договорил, махнул рукой и ушел.

В сумерки, под крик падающих к речным водам чаек, матросы, закусывая возле бухты каната, беседовали, какая у них теперь пойдет жизнь, сколько рублев будет жалованья, какую дадут рухлядишку на одежду и куда велят ходить, в какие земли…

— Поиграет царь и забудет, — сказал Нил Лонгинов, назначенный старшим палубным матросом. — На Москве-то почитай моря нет, не поиграешь. Одно хорошо — от монасей ушли…

— Ушли-то ладно, — молвил Аггей, — а вот ребятишек малых прокормить — то хитрость хитрая… Ни карбаса своего, ни сети справной, наготы да босоты изувешены шесты.

— Ныне весь день свое зоблим! — сердито сказал дед Федор. — Такого порядку мне и даром не надобно… Хошь бы требухи наварили, горяченького похлебать…

Копылов снизу вверх посмотрел на спокойно стоящего Рябова, сказал с укоризной:

— Подсудобил ты нам, Иван Савватеевич, работенку. Скажут тебе спасибо детишки наши…

Один Егорка Пустовойтов был доволен: тут тебе и пушки, и чиненные ядра, и в море, слышно, пойдем, и вроде бы пищаль дадут, или, на худой случай, алебарду. Пройтись бы с алебардою возле монастыря, попугать монасей…