Владимир Корнев - Датский король

— Благодарю за оказанную честь, но должен сказать, господа, что своим успехом я всецело обязан моему высокочтимому покровителю князю Евгению Петровичу Дольскому! Только что впервые прозвучал шедевр его сочинения — «Диониссий… (мальчик запнулся) Диониссическое соло». Князь почтил нас своим присутствием, посему прошу поприветствовать этого великодушного человека! Спасибо вам, ваше сиятельство! — И он широким жестом показал на ложу, где расположился его патрон со своей спутницей. Присутствовавшие, сплошь высокие персоны и известные всей России люди, стоя, чествовали мецената, композитора и музыканта в одном лице. Сам Евгений Петрович встал медленно, благосклонно улыбаясь, принимал почести и тут же комментировал происходящее для Ксении, которой тоже ничего не оставалось, как подняться с места. Смущенная балерина готова была провалиться сквозь землю.

— Вы, однако, чувствительнее, чем я думал, мадемуазель Ксения. Совсем недавно говорили, что безразличны к мнению окружающих, — заметил Дольской и тут же распорядился, чтобы принесли шабли во льду.

— И содовой, голубчик, ради Бога! — почти прошептала вслед официанту Ксения.

— Такие вот у меня подопечные. Впечатляет, не правда ли? Чудо дети, скажу я вам, уникумы! — Дольской вальяжно откинулся на спинку кресла. — Взять, к примеру, этого мальчика. Жил себе в Волынкиной деревне[145], гонял голубей. Отца на заводе вагонеткой переехало, насмерть, разумеется — трагедия! Мать стала печь пирожки, пришлось ими торговать, остался мальчишка единственным кормильцем в семье. Еле перебивались, но он, слава Богу, грамотный оказался, смышленый — газеты читал, и вычитал, что есть некий важный господин, который помогает развиться юным талантам. Разыскал меня, бросился в ноги. Прослушал я его — оказалось, безупречный слух, все данные для блестящего музыканта! С тех пор при мне: теперь можно подумать, родился со скрипкой в руках, а ведь не пришел бы к Дольскому, так и сбился бы с дороги. Скольким же самородкам из народа я помог! У вас сегодня еще будет возможность убедиться — во втором отделении…

— Скажите, князь, — полюбопытствовала Ксения, — а эти ваши стипендиаты, они исполняют только произведения своего учителя и благодетеля?

XVII

Ответа она так и не услышала, потому что в ложу вошел незваный гость — жандармский генерал, чье имя социалисты всех мастей произносили с ненавистью, а верноподданные всех сословий — с надеждой (он занимал одну из главных должностей в Департаменте государственной полиции). Его «пришествие» было столь же нежелательно, сколь и неожиданно. Высокий и статный, генерал с исторической фамилией Скуратов-Минин являл собой пример честного русского офицера-службиста, готового «не щадя живота своего, сокрушать врагов Веры и Трона» (как внутренних, так и внешних), не лишенного при этом тех черт армейского начальника, которые попросту называются солдафонством. Шаркнув каблуками, бывший кавалергард галантно приложился к ручке балерины:

— Госпожа Светозарова, случайно узнал, что вы здесь. Душевно рад видеть вас. Нечасто увидишь нашу Терпсихору так близко и без официоза. Надеюсь, вам сейчас ничто и никто не досаждает? Знайте, что вы всегда под защитой моего ведомства, и вспоминайте иногда о вашем покорнейшем слуге, — генерал сделал вид, что до сих пор не заметил присутствия князя, а теперь уставился на него с высоты своего гренадерского роста:

— Господин Дальский, если не ошибаюсь?

— Ошибаетесь. Князь Дольской, — сквозь зубы процедил Евгений Петрович.

— Что-то смутно припоминаю. Хотя это даже хорошо, что до сих пор мы не были знакомы: со мной обычно знакомятся не по собственному желанию. Погодите-ка! Что же получается: тот самый живописец, чьи инициалы «КД» как-то промелькнули в прессе, и князь Дольской — одно лицо? Я правильно вас понимаю?

— Да, у меня такой творческий псевдоним, — насторожившийся Евгений Петрович, вообще не имевший желания знакомиться с генералом, ответил с некоторым вызовом. — Должен вам заметить, что ваше ведомство уделяет слишком большое внимание моей персоне. В прессе вряд ли обо мне писали: вернисажей я не устраиваю. Так что узнать о моих занятиях живописью можно было только из факта пересечения мною границы вместе с моими живописными работами.

— И все-таки нужно мне будет специально удостовериться, ваше сиятельство. Моему ведомству ничего не известно о Дольском-художнике. Этак, знаете, каждый может «найти» в себе «КД».

В этот момент зал разразился громкими аплодисментами в адрес очередного музыканта, а «его превосходительство» нагнулся к самому лицу Дольского и, перейдя на шепот, добавил:

— А представьте, что объявится какой-нибудь авантюрист-шарлатан, воспользуется вашей подписью-монограммой и захочет покорить сердце несравненной мадемуазель Светозаровой, прикинувшись живописцем. Вы об этом не подумали, батенька? Вот почему бы мне, к примеру, не назваться, ну скажем… «Карающий дух»! По-моему, недурно звучит? Ха-ха-ха! Советую на будущее подписывать свои работы как-нибудь иначе во избежание подобных недоразумений. В моем ведомстве любят полную определенность и чтобы никакой двусмысленности.

Скуратов-Минин не сводил профессионального «оловянного» взгляда с независимого господина. Таким способом он обычно парализовывал волю любого собеседника. точно факир кобру, но на сей раз перед ним был субъект, никакому внушению не поддававшийся. Оловянные глаза Скуратова-Минина сверкнули хитрыми искорками:

— А вы вот что, господа, приезжали бы ко мне вместе: посмотрите мою коллекцию ковров и шпалер. Тавризские ковры[146] — еще одна моя слабость. Вам понравится! Надеюсь, князь, и вы когда-нибудь покажете мне свои замечательные полотна. Я особенно неравнодушен к портретной живописи…

«Неужели и о портрете пронюхал?» — неприятно удивился Дольской.

Прощаясь с дамой, генерал, все с тем же усердием некогда блестящего гвардейца стукнул каблуком о каблук, и шпоры серебряно прозвенели:

— Ну-с, буду душевно рад видеть вас у себя, а сейчас не смею мешать!

Ксения в ответ благосклонно кивнула. Генерал протянул новому знакомому руку:

— Счастливо оставаться, господин Дольской! — И чуть не вскрикнул, когда тот сжал его ладонь в своей.

«Ну и ручища! Мог и пальцы переломать!» — злился он, покидая ложу. Официант, и так запоздавший с заказом — вином и содовой, чуть не сбил генерала с ног.

— Черт знает что такое! — буркнул себе под нос Скуратов-Минин, но этого уже никто не услышал.

— Пью ваше здоровье! — сказал Дольской, приблизив пенящийся бокал к губам. У него было такое чувство, что только что он выиграл своеобразную дуэль. Балерина символически приподняла стакан с водой и поставила на место — пусть выйдет газ.

Выпив вина, князь заметил:

— Кстати, недурное шабли… Вам не показалось, что у его превосходительства слишком много слабостей? Для такой значительной персоны…

— Напрасно вы так, Евгений Петрович! — Ксения оборвала князя на полуфразе. — Это достойнейший, истинно благородный человек, а если несколько и чудаковатый, так кто из нас без причуд. Вот у вас разве не бывает княжеских причуд? Например, то, что касается репертуара ваших подопечных, вы ведь так и не ответили на мой вопрос, помните?

Дольской, не сдержавшись, экспрессивно хлопнул себя по колену:

— Х-ха! Теперь мне понятно — только такая настойчивая женщина, как вы, могла достичь таких высот в творчестве! Прекрасные дамы обычно ведь легкомысленны, только это, к счастью, к вам не имеет ровно никакого отношения. Что до моих питомцев, они обычно руководствуются своим вкусом при выборе программы и охотно берутся за классику любой сложности. Сам иногда поражаюсь, как им удается осваивать каприсы Паганини или «Образы» Дебюсси. Однако замечу — покровительство всюду весьма важно, в искусстве тем паче: сами посудите, что сталось бы с гением Моцарта, не будь его батюшка Леопольд придворным компонистом?[147]

К этому времени «виртуозы» отыграли первое отделение. За разговором Ксения и не заметила наступления антракта. Она вообще почувствовала себя неудобно: «Чуть было не оскорбила Евгения Петровича! Он, в сущности, такой хороший — и что это на меня нашло?»

— Мадемуазель Ксения, не откажите мне теперь в просьбе — удовлетворите, так сказать, княжескую причуду. Может быть, музыки на сегодня хватит — отужинаем где-нибудь, скажем, у «Эрнеста»?[148]

Валерина согласилась охотно и сразу — это была прекрасная возможность вновь подтвердить свое расположение к Дольскому. Несмотря на близость ресторана и скорость авто, дорогой Ксения успела по простоте душевной поведать князю историю своего знакомства со Скуратовым-Мининым:

— Это случай довольно курьезный. В нашем театре свои политические симпатии как-то не принято афишировать: во-первых, близость ко Двору, сами понимаете, во-вторых, балет — сфера рафинированного искусства, так что политика, как правило, остается в стороне, но и у нас случается всякое. Бывают события, которые никого не оставляют равнодушным, даже актеров. Я имею в виду убийство Андрюши Ющинского в Киеве[149]. По-моему, дикое изуверство, и двух мнений здесь быть не может, но когда началась истерия в газетах, всякие общественные кампании, только мешавшие следствию, вы же помните, сколько появилось разных мнений, в том числе у тех, кто обычно не имеет своего мнения. Среди наших танцовщиков тоже нашлось несколько молодых людей (заметьте, не евреи даже!), которые под воздействием всей этой шумихи подписали обращение художественной интеллигенции в защиту обвиняемого в очень резкой, антигосударственной форме. Представляете, какой скандал мог разразиться? Артисты Императорского театра — участники такого обращения! Ими, разумеется, заинтересовалась тайная полиция и арестовала до выяснения обстоятельств. Да вам интересно ли, князь?