Господь, мы поднимаемся - Николай Петрович Гаврилов

Мария не ответила, молча улыбаясь, поглядывая на брата, и в её взгляде читалась бесконечная нежность, словно он так и остался крохотным младенцем. Прошлое стало для неё не важным, оно было и прошло, и нет его, есть только настоящее, дорога домой, а в будущем их ждёт то, что выстрадали.

– Ты знаешь, – как-то сказал мальчик, когда они отошли от Эль-Ариш на три дня пути. – Незадолго до нашей встречи я видел странный сон. Я видел наш двор, а по двору ходила какая-то женщина. Словно искала что-то. Без платка. Волосы растрёпаны. Одета в какие-то лохмотья.

– Это наша мама, – после долгой паузы произнесла Мария, и губы её дрогнули. – Она жива. Она нас ждёт.

На пятый день пути селения у дороги стали попадаться чаще, скоро должна была открыться Яффа. Брат даже не задумывался, что вот уже два дня они идут по Земле обетованной. А на рассвете, когда они должны были войти в город, сестра неожиданно свернула на пыльную дорогу, ведущую на восток.

– Нам не туда. Мы же спрашивали, – думая, что она ошиблась, окрикнул её Патрик.

– Яффа подождёт, – ответила Мария. А затем мягко добавила: Мы идем в Иерусалим. К Гробнице.

И брат, ни слова не говоря, пошёл рядом. Лишь с удивлением поглядывал на девочку. Она была единственная, кто воспринимал их поход чистым безумием, одна из всех, кто не хотел идти к гробнице. Словно изначально помнила слова ангела, сказанные женщинам, пришедшим искать тело убитого Господа, слова, которые после напишут на входе в пещеру: «Что вы ищите живого среди мёртвых? Его здесь нет. Он воскрес».

Со стальным терпением она ждала момента, когда брат попросится домой. А теперь, когда вот она, Яффа; когда прямо сейчас возле причала может стоять какой-нибудь корабль, отправляющийся во Францию, а следующего придётся ждать месяцами, и будущее вновь может стать неопределенным, она говорит: «Пойдем в Иерусалим». Ведь знает она, что не загорятся там никакие огоньки, не превратятся в небесный несказанный свет. Обманул их Стефан, нет там Господа – пусто в пещере.

– Не сомневайся, мы попадём домой, – улыбнулась сестра, словно читая его мысли. – Но вначале идем к Гробнице.

* * *

В ночь на пятнадцатое ноября 1214 года в пещере Гроба Господня находился один-единственный паломник.

В полной тишине под звёздным небом стоял разрушенный комплекс построек. В округе никого не было, местные жители не ходили сюда по ночам. Храм на скале выглядел пустым и заброшенным, подземные ходы завалены грудами битых камней. И лишь в самой пещере, в небольшой, высеченной в камне келье чувствовалась жизнь.

Теплился одинокий огонёк свечи. Мерцающее пламя освещало пустое каменное ложе, занимающее половину тесной пещеры, отблесками расходилось по стенам и сводам, вырисовывая в полумраке древние, полустертые рисунки и надписи. Ни лампад, ни подсвечников, ни расшитых золотом парчовых риз, ни драгоценных окладов, ни икон – ничего.

Лишь пустое ложе, где когда-то лежало завёрнутое в плащаницу тело распятого людьми Сына; да застывшие лужи из оплывшего воска тысяч сгоревших свечей.

Тихо в пещере. Паломник из Франции, два года добиравшийся до святыни, отрастивший по пути бороду, одетый в рваный мусульманский халат, стоял на коленях перед ложем, закрыв глаза, беззвучно шепча молитву.

Слова, которые он шептал, хранились в его сердце много лет, он освобождался от них, и по мере углубления в молитву на сердце становилось торжественно и тихо, как в самой пещере. Перед ним раскрывалась бесконечность, коридор тысячелетий. Погружённый в молитву, он не сразу заметил, как в гробницу со стороны полуразрушенного Притвора Ангела зашли двое детей.

Мальчишка заранее снял с головы чалму, в полумраке было видно, что волосы его светлого цвета. Девочка осталась в бедуинской накидке, но паломник как-то сразу сумел понять, что она тоже европейка.

Первоначально паломнику было неприятно их присутствие, он хотел остаться один, но дети стояли молча, ничем не нарушая великую тишину пещеры, и вскоре мужчина забыл об их присутствии, вновь погрузившись в молитву.

Лишь позже он вспомнит, что его что-то тогда поразило в виде детей, какая-то необыкновенная близость между ними, одинаковое выражение лиц, словно они все исполнили и теперь подводили черту.

Дети оставались в пещере до утра. За всё это время они не проронили ни слова. Патрик, не мигая, смотрел на мерцающее пламя свечи у изголовья. Вместо обещанного Стефаном зарева небесного огня гробницу освещал одинокий огонёк, но мальчику этого было достаточно. Пламя искорками отражалось в его зрачках.

Мелькали перед глазами картины: детские лица, поднятые вверх кресты из досок. Спокойно, с мудрой покорностью он перебирал в памяти весь их путь, от начала до конца, и думал: почему именно им довелось дойти сюда? Рядом стояла сестра, мальчик не знал, что Мария сделала для него. Но он чувствовал, что она его ангел-хранитель от рождения и до смерти, которая и из ада спасёт – если не сама, то через молитву.

А Мария благодарила. Всё ненужное, все прошлые страхи и боль слетели, как шелуха, сердце девочки было наполнено только одним – чувством тихой несказанной благодарности. И в этой глубочайшей мудрой благодарности всё становилось понятно, все события соединялись в единственно правильный узор. Как-то само собой пришло понимание, что только с благодарностью на сердце можно было прийти сюда, под вечные каменные своды, в самое сакральное место земли.

Матерь Божия была рядом, она это ощущала. Она не отреклась и знала, что Богородица с Сыном тоже от неё не отрекутся и в этой жизни, и в вечности. Шептала «спасибо» за себя, за брата, за маму. Знала, что мама дождётся их. Знала, что ей с Патриком придётся заново знакомиться с ней, учиться любить уже не образ, а её саму, и утешать её, и помочь ей простить себя.

Любовь всё покроет. А у неё любви хватит на всех.

Прошлое не имело никакого значения. Осталась одна благодарность, столько благодарности, что её не истратишь, не выскажешь в молитвах, её было так много, что она останется внутри навсегда.

Утром, прежде чем покинуть Гроб Господень, девочка достала сложенный цветной лоскут, бывший когда-то частью креста на рубахе. Не сорвала его во дворце, не сорвала в тюрьме, хранила, сама не зная зачем, после того как её переодели в арабскую одежду.

Достала и аккуратно положила возле стены, где виднелся выбитый рисунок корабля со сломанной мачтой и слова на латыни: «Господь, мы поднимаемся». Положила, как символ от всех детей, как знак того, что они,