Песня жаворонка - Уилла Кэсер

— Где это — институт? — рассеянно спросила она.

Миссис Андерсен стиснула салфетку обеими руками:

— Художественный институт? Наш прекрасный Художественный институт на Мичиган-авеню? Вы хотите сказать, что никогда там не были?

— О, это где большие львы сидят у входа? Помню, я видела его, когда ходила в «Монтгомери Уорд». Да, я тогда подумала, что львы красивые.

— Но картины! Разве вы не зашли в галерею?

— Нет. На вывеске снаружи было написано, что это платный день. Я всегда собиралась вернуться, но с тех пор мне не случалось бывать в тех краях.

Миссис Лорх и миссис Андерсен переглянулись. Заговорила старуха мать, устремив на Тею через стол сияющие глазки:

— Ах, мисс Кронборг, но там же старые мастера! О, много, и такие, каких вы нигде не увидите за пределами Европы.

— И Коро, — прочувствованно молвила миссис Андерсен, склонив голову. — Такие образцы барбизонской школы!

Это ничего не говорило Тее, которая, в отличие от миссис Андерсен, не читала художественных колонок в воскресном журнале Inter-Ocean.

— Я обязательно как-нибудь схожу туда, — уверила Тея. — Люблю смотреть на масляную живопись.

Как-то унылым февральским днем, когда ветер гнал облака пыли, словно песчаная буря в Мунстоуне, забивая прохожим глаза, уши и рот, Тея преодолела открытое пространство перед Художественным институтом и вошла в высокие двери. Она не выходила оттуда до самого закрытия. В трамвае, во время долгой холодной поездки домой с видом на пуговицы жилета толстого пассажира, держащегося за ремень, Тея поговорила с собой начистоту. Она редко задумывалась о своем образе жизни, о том, что должна или не должна делать; как правило, единовременно перед ней стояло только одно очевидное и важное дело. Но в тот день она строго пожурила себя. Она сказала себе, что многое упускает, что должна с большей готовностью воспринимать советы и ходить смотреть то, что ей рекомендуют. Она пожалела, что потратила даром столько времени, когда у нее была возможность посещать Художественный институт. И твердо решила отныне бывать там раз в неделю.

Институт действительно оказался местом душевного отдыха, каким когда-то служили для Теи песчаные холмы или сад Колеров; местом, где она могла забыть об утомительных дружеских поползновениях миссис Андерсен, о дородной контральто из хора, к которой питала совершенно необоснованную ненависть, и даже, на некоторое время, о муках труда. Институт был местом, где она могла расслабиться и поиграть, а сейчас на ее долю почти не выпадало игры. В целом Тея проводила больше времени с копиями классических статуй, чем с картинами. Они были одновременно проще и загадочнее и почему-то казались ей более важными, более заслуживающими внимания. Ей не приходило в голову купить каталог, и она сама придумала имена для большинства статуй. Кое-кого из них она знала: о Раненом гладиаторе[84] читала в «Чайльд-Гарольде» в почти незапамятные времена — в ее сознании он был прочно связан с доктором Арчи и детскими болезнями. Венера Милосская озадачивала: Тея не могла понять, почему ее считают такой красивой. Она то и дело твердила себе, что не находит Аполлона Бельведерского «красивым, вот ни капельки». Больше всего ей нравилась огромная конная статуя злобного, жестокого на вид военачальника с непроизносимым именем. Она ходила кругами вокруг этого ужасного человека и его ужасного коня, хмурясь на него, размышляя о нем, словно ей предстояло принять какое-то судьбоносное решение на его счет.

Копии статуй, если она подолгу задерживалась среди них, всегда наводили на нее уныние. С облегчением в сердце, с чувством, что сбрасывает с себя застарелые горести и печали мира, она взбегала по широкой лестнице к картинам. Там ей больше всего нравились те, которые рассказывали истории. Была картина Жерома под названием «Горе паши», при виде которой Тея всегда начинала скучать о Гуннаре и Акселе. Паша сидел на ковре рядом с зеленой свечой, здоровенной, размером почти с телеграфный столб, а перед ним лежал мертвый тигр, великолепный зверь, и вокруг были разбросаны розовые розы. Тея также любила картину, на которой мальчики несли на носилках новорожденного теленка, а корова шла рядом и облизывала его. Коро, висящий рядом, ей не то чтобы нравился и не то чтобы не нравился: она его просто не замечала.

Но в том же зале была картина — о, именно ради нее Тея так быстро бежала наверх! Это была ее картина. Тея воображала, что эта картина не нравится никому, кроме нее, и ждет только ее. Вот это действительно произведение искусства. Тее нравилось даже название — «Песнь жаворонка». Плоская равнина, ранний утренний свет, влажные поля, выражение грубоватого лица девушки — пусть ничего особенного, но все это было для Теи родным. Она говорила себе, что эта картина «правильная». Только умный человек смог бы объяснить, что же Тея имела в виду. Но для нее это слово выражало почти безграничное удовлетворение, которое приносила ей картина.

* * *

Не успела Тея понять, как быстро летят недели, не успела постоянная сопрано мистера Ларсена вернуться в хор, как пришла весна — ветреная, пыльная, напористая, пронзительная: едва ли не более буйное время года в Чикаго, чем зима, от которой она освобождает, или жара, которой она в конечном итоге предает. Как-то солнечным утром яблони на заднем дворе миссис Лорх зацвели, и впервые за несколько месяцев Тея одевалась, не растапливая печку. Утро сияло, как праздник, и для Теи оно должно было стать праздником. В воздухе чувствовалась внезапная, предательская мягкость, от которой поляки, работающие на скотобойнях, напиваются. В такие дни красота необходима, а в районе боен ее не найти нигде, кроме салунов, где на несколько часов можно купить иллюзию утешения, надежды, любви — того, о чем больше всего тоскуешь.

Харшаньи дал Тее билет на симфонический концерт на тот день, и когда она выглянула в окно и увидела облитые белым яблони, то уже не сомневалась, что надо идти. Она решила в первой половине дня не особенно утомлять себя занятиями, чтобы пойти на концерт полной сил.

После обеда миссис Лорх, зная чикагскую погоду, уговорила уходящую Тею взять накидку. Старушка сказала, что такое внезапное тепло в начале апреля предвещает резкое возвращение зимы, и сама беспокоилась о своих яблонях.

Концерт начинался в половине третьего, и Тея пришла в Аудиториум[85] в десять минут третьего — у нее оказалось отличное место в первом