Гайда! - Нина Николаевна Колядина

Виктор снова собрался уходить, но Аркадий, забыв про усталость и все свои болячки, не отпускал товарища:

– Ну уж нет, Витек! Начал говорить, говори до конца! Что за поэма такая? И почему она кому-то не понравилась?

– Это та самая поэма, из которой я тебе строчки про мировой пожар процитировал. Содержание пересказывать не буду – это долго, а я устал очень. Сам как-нибудь прочитаешь. Если коротко – речь там идет о революционных днях и о людях, которые их переживали.

– А почему название такое: «Двенадцать»? – не отставал Аркадий.

– Потому что шествует по революционному Петрограду патруль из двенадцати красногвардейцев… Таких, как наш Серега Рукавишников, – вспомнил вдруг о бывшем киевском курсанте Сомов. – Он как раз в то время в Питере жил, наверняка вот так же по городу маршировал.

Виктор поднял голову вверх и, остановив взгляд на куполе церкви, процитировал еще несколько строчек из поэмы:

Революционный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнём-ка пулей в Святую Русь!

– Это тоже оттуда? – спросил Аркадий.

– Ну, да.

– Так чем же такая вещь может не нравиться? – искренне удивился Аркадий. – Самая что ни на есть революционная вещь! Это тебе не луна, на лягушку похожая. Или наоборот. Не помню, как там у твоего Есенина.

Немного подумав, Виктор ответил:

– Блок и Есенин – поэты совершенно разные, и сравнивать их не стоит. Но, что касается блоковской поэмы, то Есенин – один из тех, кому она понравилась. Во всяком случае, он так говорил. Но многие с ним не согласны. И в Москве, и в Питере. Один мой знакомый, который был в Петрограде, когда поэма вышла, сказал, что порядочные люди эту вещь осуждают, на Блока ополчились, некоторые даже руки ему не подают.

– Такому поэту руки не подают? – взбеленился Аркадий. – Да какие же они после этого порядочные? Контра это самая настоящая! Наверняка буржуи какие-нибудь, которые Советскую власть ненавидят!

– Ну вот! Еще скажи: «К стенке их всех!» – возмутился на этот раз Сомов. – Речь идет всего лишь о поэзии, Аркаш. У каждого человека может быть свой взгляд на произведение. Тебе ведь тоже есенинская лягушка не понравилась.

– Витек, ты мне зубы-то не заговаривай! Причем тут какая-то лягушка, если речь идет о революции? Одно дело про природу писать, про разные там цветочки-лепесточки, про птичек и зверушек, и совсем другое – про жизнь, которая вокруг тебя кипит. Про то, что в этой жизни главное! А главное у нас сейчас – это борьба с внутренними и внешними врагами нашей революции, с несдающейся буржуазией и контрреволюцией!

– Ну, да, – усмехнулся Сомов. – Революция, контрреволюция, буржуазия, борьба… И в борьбе этой все средства хороши. Так, что ли? Кстати, знаешь, как там у Блока дальше? Про мировой пожар? Слушай.

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем,

Мировой пожар в крови –

Господи, благослови!

– Ну, я же говорю: здорово! Молодец этот Блок! Правильно свое назначение понимает. Настоящий революционный поэт, – восхищенно сказал Аркадий.

– Что «здорово»? «Мировой пожар в крови», по-твоему, здорово, Аркаш? Получается, пусть повсюду льется кровь, только бы победила мировая революция?

– Да ничья кровь бы не лилась, если бы буржуи и их прихвостни над своим добром не тряслись и не создавали бы целые армии, чтобы его защищать! – разгорячился Аркадий. – Вот у нас в стране, например: если бы не всякие каппелевцы, дутовцы, колчаковцы, деникинцы…

– А я вот все чаще думаю о том, что у нас в стране никакой крови бы не было, если бы большевики в свое время Учредительное собрание не разогнали! – перебил товарища Сомов. – Его ведь, между прочим, народ избирал. И большевикам там место нашлось. Вот собрались бы все партии, за которые люди проголосовали, и правили бы страной сообща. А у нас что получилось?

– Ну, что, что у нас получилось? – еще сильнее разъерепенился Аркадий.

– Гражданская война у нас получилась, вот что. Народ на две половины разделился, и одна половина уничтожает другую. Хуже ничего не придумаешь. И неизвестно еще, чем все это кончится, а главное – когда, – нахмурился Сомов.

– Что значит – «когда»? Понятно, когда…

– Да знаю я, что ты сейчас скажешь. Сколько раз уже слышал: «Когда всех белых гадов разобьем…» В общем, мы уже с тобой по кругу ходим, Аркаш, – махнул рукой Сомов. – Этот спор мы никогда не закончим. У каждого свои понятия о том, что происходит, и никто из нас друг друга, видно, не убедит. Да я и убеждать-то тебя ни в чем не собираюсь. Давно понял – бесполезное это дело. Ладно, пойду я.

– Ну уж нет! – воспротивился Аркадий. – У нас с тобой не просто спор. Мы, оказывается, на разных позициях стоим. Это уже не спор получается, а вражда самая настоящая. Получается, что враг ты мне, Сомов.

– Ну, враг так враг, думай как хочешь. Черт с тобой, – снова отмахнулся Виктор и, взяв за поводок клячу, повел ее к сараю, возле которого по-прежнему сидели двое бойцов, со стороны наблюдающих за их перепалкой.

– Сомов, стой! – крикнул Аркадий.

Виктор, не поворачиваясь, вел по двору лошадь.

– Стой, тебе говорят! – еще громче закричал Аркадий.

Сомов его будто не слышал.

– Стой, контра, а то… а то…

Аркадий быстро выхватил из кобуры трофейный маузер, с которым никогда не расставался, и направил ствол в спину уходящему товарищу.

– А то что? Под трибунал меня… – обернувшись, с усмешкой начал было Виктор, но, увидев наставленное на него дуло пистолета, замер в оцепенении, не закончив фразу.

– Голиков, ты что? Совсем спятил? – хрипло прошептал он, не отрывая глаз от маузера.

– Трибунал, говоришь? Да я тебя сейчас без всякого трибунала здесь, на месте прикончу! Слышишь, ты, контра белогвардейская! – орал Аркадий.

Он взвел курок пистолета. Оба красноармейца соскочили с подводы и оторопело наблюдали за происходящим.

Сомов побледнел. По причине близорукости и выступившей на лбу испарины, из-за которой сразу же запотели стеклышки его пенсне, он не видел, как дергаются побелевшие губы Аркадия и каким лихорадочным огнем горят его глаза, но по какому-то истошному, странному, будто незнакомому голосу, по всему облику целившегося в него человека понял, что тот не шутит. И человека этого еще минуту назад он считал своим другом!

Вся кровь в одно мгновение прилила к голове Виктора и яростно застучала у него в висках. Левой рукой – правой он продолжал держать лошадь под уздцы – Сомов сорвал с носа запотевшее пенсне и, отбросив его в сторону, крикнул:

– Ну, стреляй, гад! Стреляй! Ты…

Оглушительный грохот оборвал его слова.

Открыв глаза, Аркадий увидел над собой чистое, без единого облачка небо. Он лежал на спине,