Борис Алмазов - Атаман Ермак со товарищи

Маметкула подхватили воины, втащили на гору. Здесь только пыль вилась за ускакавшими всадниками. Внизу опять грохотало и выло. Маметкул подскочил к пушке и столкнул ее на головы этих проклятых русских... Тяжко поворачиваясь, орудие покатилось вниз.

Кашлык-Сибирь

Прорвав канаты и плоты, что перегораживали Тобол, подобрав казаков с мыса, огрызаясь редкими выстрелами, которые уже не могли достать убегавшие в леса и в степь разрозненные и рассеянные отряды войска Маметкула, казачьи струги медленно подошли к столице Сибирского ханства городищу Сибирь, или Искер, или Кашлык, — как называли его тобольские татары.

Подходили с зажженными фитилями, развернутым строем, готовясь ворваться в крепость изгоном, взломав пушечными выстрелами ворота... Ждали, что если уж на подступах к столице Кучум выставил такое войско, столько народу понагнал, то как встретит крепость!

Но чем ближе подходили, тем яснее становилось, почему хан пытался навязать сражение не у стен столицы.

Стен не было... Давно нечиненные, оплывшие валы, заросшие кустами сухие рвы. Прогнившие частоколы... Столица ханства крепостью не была. Это была очень старая огороженная ставка кочевника... Когда-то, очень давно, это было какое-то укрепленное городище.

— Да... — сказал Ермак. — На ханском пузе шелк, а в ханском пузе щелк.

— Где же ханский терем? — спросил наивный Черкас.

— А может, замок? — засмеялся Ермак. — Да, брат, тутошние государи во много как западных беспечней.

Он припомнил каменные твердыни, которые приходилось ему штурмовать на Ливонской войне, — Ми-таву, Могилев... Вспомнил многолюдный и словно выросший из земли Псков, Москву...

А это? Это была даже не деревня. Огороженное старым валом и повалившимся частоколом стойбище. Место было выбрано хорошо — берег высок и крут. И ежели бы стала на этом берегу мало-мальская крепостица или острожек, хорошо снаряженный, тут бы казачьему войску и головы сложить... Но ничего этого не было.

Ермак спрыгнул на берег и пошел с казаками, оскальзываясь на тропе, вверх, к покосившимся воротам городища.

— Видать, они тута николи не воевали, — выразил общее мнение Кольцо.

— Да у татар завсегда так-то, — сказал какой-то старый казак. — Скрозь обозы прорубаисси, прорубаисси... А как в ставку ворвался, а там и нет ничего. Одни кибитки стоят, а обороны никакой.

— Татарин в поле силен, а не за стенами, — сказал кто-то.

— Нет, брат, — возразил Ермак. — А Казань? Ты-то молодой, а я помню, какие там стены были. Как их порохом рвали. Край этот — мирный, вот что я скажу.

— Вот дак мирный! — засмеялся Пан. — Что ни год, Пермские городки горят. Что ни два — на Русь набегают. Вот дак мирный!

— Это верно, — согласился Ермак. — Только тут они нетронутые... Не достигали их тут, видно.

— Сражениев-то не было, — сказал Ясырь. — А так давились да резались небось. Нагляделся я на их мирную-то жисть... Не дай Господи!

Кашлык был пуст. В спускающихся сумерках чернело несколько десятков амбаров на высоких столбах, несколько изб и больших юрт. Нигде никого не было...

Казаки деловито подставили лестницу и полезли в амбар. Сунулись в темную дверь.

— Ого! — закричал оттуда казачина. — Живем!

Сверху он начал сбрасывать огромные связки мехов

чернобурок, белок, соболей.

— Живем, братцы.

— Харчи ищите! — приказал Ермак. — Мягкую рухлядь есть не будешь...

Атаманы поднялись в Кашлык, оставив половину казаков на стругах.

Казаки пошли прочесывать городище и скоро прибежали с известием, что оставлены все ханские юрты. За юртами стоял терем не терем, дворец не дворец. Виднелась над войлочными серыми куполами его крыша, украшенная резными крашеными досками.

Казаки было сунулись в юрты, но там на них стали, как собаки, бросаться какие-то старухи.

— Гарем ханский! — сообразил Мещеряк. — Да неужто Кучум свой гарем бросил? Вот это да!

Ермак свистнул своих родаков. Молчаливые и похожие на него самого, как братья, кряжистые, широкоплечие казаки встали, как из под-земли, рядом со своим атаманом и родственником.

— Не подпускайте никого близко! — приказал им Ермак. — Станут казаки в гарем ломиться — стреляйте разом первого же, кто сунется. Сразу, чтобы толпа буйная на вас не навалилась. Ой, беда! — сказал он Мещеряку. — Уж не без умыслу ли тут бабы оставлены? Сейчас казаки загулеванят. Почнут баб таскать да через них драться меж собою, а Кучум и налетит! Мещеряк, бери своих казаков, гони всех из крепости на струги, пущай версты на три вниз спутаются и там станом отаборятся! Ой, беда! Со стругов снимайте затинные пищали, тащите на валы! Господи, тут ведь и не удержаться. Мещеряк! — крикнул он вслед поспешавшему атаману. — Пущай Кольцо, Пан и Михайлов в полном бережении отходят. И стоят без огней! Пущай со стругов никто не сходит, а как услышите у нас пальбу, живо ворочайтесь да слобоните нас. Стало быть, Кучум возвернулся да нас в приступ берет...

— Ясно дело! — ответил Мещеряк. И скоро послышался его крик и недовольный гомон казаков, которые шарили по амбарам и тонули в горах драгоценных мехов, коим, казалось, и счету тут не было.

— Караулы ставить! Забивай все анбары! — кричал Мещеряк. — Ложи все на место, кто что взял! Заутре при свете все дуванить будем, по совести!

Вскоре застучали топоры. Казаки забивали двери амбаров с припасами.

Ермак дождался, когда за последними уходившими казаками затворят перекошенные, рассохшиеся ворота. Прямо перед ними поставил пушку — Соловья, снятого со струга. И велел, ежели конница татарская к воротам подойдет, не ждать, пока они створки проломят, а прямо так в ворота и палить.

— С воротами-то, со щепками да досками больше перебьете! — объяснил он.

С двумя казаками своей станицы бесшумно обошел всю крепость. Проверил все караулы на валах и в проломах. Проверил, тлеют ли фитили, спрятанные под пустые бочонки, чтобы ветром не задуло, случись дождь — не залило и чтобы враг не видал. И только тогда пошел к гарему.

К удивлению атамана, действительно, бывшие там какие-то страшные старухи в белых не то чалмах, не то бурнусах почтительно склонились перед ним, но зашипели-заплевались, когда в узкие, украшенные резьбой двери попытались просунуться Ермаковы казаки.

Пустили только его одного.

Первая юрта была сквозная, с двумя дверями, — вероятно, здесь ночевала охрана. Валялись щиты, копья и сабли. Старухи открыли вторую дверь. Там, в узком дворе, торчало несколько деревьев, был какой-то не то колодец, не то бассейн. И такие же узкие, затейливо изукрашенные двери вели в полутемные каморки, устланные коврами.

Закутанные так, что далее терялись очертания фигур, в чапаны и паранджи, женщины с закрытыми лицами сидели перед каждой дверью и упали на колени перед Ермаком.

Старухи шипели на них и тащили Ермака дальше. Он прошел через весь узкий замкнутый двор и остановился перед коваными, кружевными и позолоченными, воротами.

Старухи разом отворили обе створки, втолкнули Ермака в двери и тут же затворили их. В свете чадящих факелов атаман увидел сравнительно большую хоромину, устланную сплошь коврами. Вдоль стен пестро раскрашенные сундуки, горками — стеганые шелковые одеяла и подушки. На низеньких столиках стояла посуда: кувшины, пиалы... Дымилось какое-то блюдо с едой.

Две молодые служанки, совсем девчонки, быстроглазые и тощие, вероятно рабыни, усадили Ермака на подушки и попытались стащить с казака сапоги. Ермак не дался, и они, хихикая, убежали. Запиликала музыка, и гнусавый голос запел какую-то песню. Ермак понял только отдельные слова: «Роза»... «соловей»... «меч»...

Чем-то давно забытым, слышанным в детстве, повеяло от этой музыки... Может быть, подобную мелодию напевала мать?

Из-за занавески вышла женщина в пестрых шароварах и шелковом халате, с открытым лицом. Она стала прямо против атамана и, поклонившись, произнесла:

— Здравствуй, господин мой.

— Здравствуй, красавица! — ответил ей по-кыпчакски атаман и увидел, как удивленно дрогнули у женщины тонкие брови, за занавесками кто-то ахнул и зашептал...

— Откуда ты знаешь наш язык? — спросила она.

— Это мой язык! — ответил Ермак. — Так говорила моя мать.

— Кто ты?

— Казак. Ермак Тимофеевич... А тебя как звать?

— Зейнаб... Меня привезли издалека.

— А кто ты?

— Я твоя жена! — сказала женщина и улыбнулась, сверкнув ослепительными ровными зубами. — Ты совсем не страшный! Тут все тебя боялись, а ты совсем не страшный. Можно мне потрогать твою бороду? Я никогда не видела такой бороды.

— Погоди! — сказал Ермак. — Почему ты решила, что ты моя жена?

— Но ты же победил вонючего Кучума! Значит, этот гарем — твой. Таков закон.

— Это не мой закон, — сказал Ермак.

— Разве ты не мусульманин? Ты же говоришь на нашем языке?