Далекий край. Первое открытие - Николай Павлович Задорнов

Наутро вдова Локке собралась домой в Мылки.

Родня вышла провожать ее. Старуха села в лодку.

– Мы скоро приедем к тебе! – сказал Чумбо.

Старуха подпоясалась покрепче, сунула за пазуху коробку с табаком, взяла в зубы трубку. На ней были длинные мужские штаны. Она с силой оттолкнулась веслом от берега. Отъехав, старуха подняла парус и закрепила его так, что ветер, меняясь, сам перебрасывал его. Старуха взялась за весла.

Она хотела поскорей добраться домой и рассказать новости.

Все считали мылкинцев подручными маньчжуров, потому что торгаш Денгура вел с ними дела. Но старуха знала, что ее сородичи больше всех страдают от грабителей.

«Надо рассказать им, как Дыген струсил, когда в него стреляли. Может быть, и наши достанут такое ружье», – думала она.

Глава десятая

В станице

Казаки с вышки Усть-Стрелочного караула заметили, как далеко-далеко, на широком речном плесе, два человека и собака бечевой тянули груженую лодку против течения.

– Ну-ка, – сказал седоусый атаман Скобельцын дальнозоркому Афанасьеву, – в трубу гляди!

Казак сложил ладони в трубку, чтобы не слепило солнце. Товарищи его молчали, ожидая, что он скажет.

Редко случалось, чтобы снизу, с Амура, приходил на караул человек. Орочоны обычно шли табором, на многих лодках. Иногда на Усть-Стрелку прибывал разъезд маньчжурской пограничной стражи на больших сампунках.

Теперь всех занимало, кто же брел на этот раз.

– Алешка Бердышов идет! – сказал Афанасьев.

– Он ли? Что-то не признаем пока.

– Вот же тасканый!

– Ба-а, да это, верно, Алешка! Похоже! Этак же ходит!

– Давно его не было!

Казаки немало удивлялись появлению Бердышова. Его не ждали с этой стороны и в это время.

Налегая на петлю бечевы и как бы валясь на нее всем телом, уставший человек медленно подходил к станице.

– Эй, ты откуда явился? – строго окликнул его атаман Скобельцын, когда он приблизился на выстрел.

– Па́ря, из таких мест, куда ты не долез.

– Он! По ответу слыхать!

– Ну, верно, Алешка. Так складно никто не умеет отвечать. Эй, иди сюда!

Краснолицый Бердышов, в кожаной рубашке, протертой лямками до дыр, и в побелевших от воды ичигах, подошел к казакам.

Те поглядывали на него с опаской, как бы не признавая за своего. Лицо Алешки распухло.

– Ну, как тут ребята мои?

– Ребята! Ты покуда ездил, они уже за бороды схватились, – отвечал Афанасьев.

– Тунгусы почту не привозили от меня?

– Чего захотел! Тебя грамоте на грех выучили.

– Когда послал письмо? – важно спросил атаман.

– Тот год, когда купца оставил и пошел на Амур.

– Нет, еще не получали. Где-то у тунгусов лежит от тебя письмо. Устно передавали, про что писал, а письма еще нету.

На монгольской стороне, за голубой рябью вод, все так же пекутся под солнцем белые юрты. Трава на сопках пожелтела.

Черным кажется лес на их склонах и по складкам. На этой стороне две крыши новых построек поднялись над деревянными домами Усть-Стрелки.

– А вы что все вылезли на вышку? Я иду, гляжу – чернеют, как вороны.

– Нынче вышло запрещение таскаться на Амур и принимать людей с той стороны, – сказал атаман. – Строго следим, чтобы никто не шлялся. Могу не дозволить тебе идти домой, прогнать туда, с откудова ты явился.

– А тут уж один доездился, – небрежно воскликнул Кешка Афанасьев.

– Чего такое? Кто? – встрепенулся Алексей.

– Один амурец уже испекся, – тонким голосом продолжал Афанасьев.

– Да кто такой? С кем беда?

– Маркешка Хабаров! Вот Коняев тебе расскажет, что было. Карп и Михайла ходили с ним нынче зимой, да вернулись. Хотели на Нюман идти, да не дошли – далеко. Стража их захватила. Маркешку увезли и голову отрубили. А они дальше идти не рискнули…

Алексей повесил голову.

– А землю твою не трогали. Как ты обвел сохой поляну, так борозда и есть, никто не касался. Можешь жить по-прежнему. Исправника Тараканова перевели из Нерчинска в Иркутск. Там, сказывают, перемена начальства будет. Губернатор проворовался, а вся полиция и горные с ним заодно. Все открылось. Теперь можешь жить и не бояться, что вызовут в полицию.

– Верно, Маркешка пропал?

– Пропал! Айгунцы его схватили.

– Ну, я теперь им дам!.. Я всех их наперечет знаю, которые на Амуре шляются, – сказал Алексей, поглядывая вниз, откуда только что пришел, и как бы собираясь снова туда отправиться.

– Это толстый полковник его увез.

– Я слыхал про него. Забыл только прозвание. Да все одно, что у нас, что у них, исправники одинаковые, что русский, что китайский…

– А Широкова видел?

– Видел. Как же! Он матери гостинца послал.

– С оттудова таскать гостинцы старухам – это дело политичное, – пригрозил атаман.

– Я почем знаю, политичное оно, какое ли, – ответил Алексей.

– Ну что, Широков покориться не хочет?

– Не хочет! Он неподалеку от Айгуна живет. Там еще Афонька Трубочистов да этот, что прошлый год из рудника убежал. Я бы знал про Маркешку, сходил бы к их знакомым китайцам, велел бы узнать, где он похоронен.

– Теперь ты ничего не сделаешь, – сказал атаман, – больше тебя не пущу на Амур.

– Буду я тебя спрашиваться! – ответил Алексей и в сильном расстройстве пошел домой.

«Что такое? Почему человек пропал? Что же это за товарищи, которые дали ему погибнуть?» – недоумевал Алешка.

* * *

– Неподалеку от Айгуна мы с ним встретились, – рассказывал Коняев, сидя вечером у Бердышовых. – Когда драка началась, мы как-то сперва Маркешку и не заметили. Потом глядим – он прямо в нарту и вскарабкался на генерала, так на нем верхом и уехал. Ну что же! Мы думаем, надо как-то выручать Маркешку. Я говорю: «Михайла, ты рожей сойдешь за тунгуса, оденься и ступай в город, будто меха несешь». Мишка оделся по-орочонски и вместе с Миколкой пошел в Айгун. Недолго были, глядим – плетутся обратно. А мы жили в фанзе у знакомого китайца на той стороне, за Амуром. «Ну чего?» – спрашиваем. «Готово, – говорят, – испекся». – «Как так?» – «Голову выставили». Я еще осерчал на Михайлу. А он говорит: «Завтра нам с тобой головы тоже срубят, давай уходить отсюда. Уже посылают стражников в поиски. Завтра нас сцапают, и нам тифунгуан[61] головы спилит». Стражники еле впустили их в город. Но Мишка чисто по-орочонски сыплет, не признали в нем русского. У богдашек ворота на запор, конные стражники с саблями.

– Они, вообще-то, любят за стены прятаться, – сказал Алексей, – а уж чуть кто под городом появился – ну, беда, наделают страхов, не знают, как бы крепче запереться.

– Ну, мы в ту же ночь подались…

– Черт вашу душу знает, как вас угораздило. Там по всему Амуру, кроме как в Айгуне да на Улус-Модоне, нет ни одного стражника, пустая страна. Это уж у вас заместо голов деревянные болваны прилажены.

Алексей стал рассказывать про свой поход. Его братья – Николай, Петр, Павел, Кузьма, Иван, Григорий, – сыновья, племянники, соседи, бабы, девки и ребятишки собрались слушать.

– Как же ты уловчился, так далеко прошел? – спрашивали его.

– Что теперь вспоминать!.. Вот нехорошо, что люди шкуру свою спасли, а Маркешку казнили из-за них. Ну, Карп с Михайлой – мужики, а ты, Коняев, – казак, а хуже бабы. Торгаш, одно слово!..

…Осенью Алексей ходил с сохой за конем, выворачивая на желтом косогоре черные пласты целины. На соседних полянах пахали под озимь другие казаки. Чтобы веселее работалось, они переругивались бранными стихами.

– Какой ты ловкач – катился с Амура, как калач! – кричал Алешка Коняеву.

– А какой ты говорок – со страху без дождя промок! – отвечал тот.

– С тобой водиться – как с шила воды напиться.

– Алешка хлеще складывает! Забивает, забивает! – кричали казаки.

Стояли ясные, жаркие дни. Степь сохла, желтела.

Казаки вспоминали, как в эту пору Маркешка уже стучал в своей кузнице и как над черной ее крышей высоко вился слабый дымок.

– Погиб наш оружейник. Вот был мастер! – горевал Алексей.

– Пойдем опять на Амур! Надо сквитаться за Маркешку, – толковали казаки. – Тебе подарки будут, – говорили они Скобельцыну.

– С амурцев нынче буду брать побольше, – отвечал атаман, – а то есть приказ строгий, и если откроются ваши походы,